Големикон

– Пусть все встает на свои места, – Супримус потер переносицу. – И мертвецы остаются мертвецами. Даже големы с драконами. А в остальном… я буду очень ждать свежих газет.

Триумвир посмотрел на одиноко лежавшие на таком большом для них столе записку и фрагмент кости драконихи. Хотел ухмыльнуться – как положено победителям, – но почему-то не смог. Наверное потому, что победы, как таковой, не чувствовал.

И не сказать, что не был прав.

А на нижних ярусах Башни Правительства, около стеклянной трубы, по которой падали золотые философы, проносясь мимо Философского Камня, дракон-казначей впервые за долгие годы отвлекся от работы. Он уставился в одну точку – ненадолго, – потому что почувствовал, потому что услышал, как далеко в горах его собратья наконец успокоились и задремали вновь.

Барбарио, откровенно говоря, хотелось напиться до беспамятства – но спонтанное пьянство он никогда не поощрял. Вместо этого алхимик решил наесться все до той же потери пульса.

На полках в пробирках булькали розоватые гомункулы, в свете холодных, почти белых – специально их такими сделал – магических ламп мерцали реагенты, алхимические порошки и пудры, зеркальца; молотые рубины моргали кроваво-красным, в углу стояла деревянная фигурка Фуста – создателя Философского Камня, здравствующего в Злтаногорске.

На столе же, среди опустевших глиняных мисок, лежали чертежи – его чертежи, меланхолично заметил алхимик. Все то, над чем Кэйзер успел начать работу: начиная механическим протезом, заканчивая летающим «драконом» и его прототипами. Строгие и четкие линии смыкались, пересекались и образовывали словно каскады, корпусы идей, которым предстояло быть воплощенными в жизнь.

И кто же догадывался, что им столь же быстро предстояло кануть обратно в небытие.

– И зачем тебе надо было все это, – чуть ли не всхлипнул алхимик. Круглый живот, казалось, скоро разрыдается вместе с ним. – И зачем? Неужели все из-за Анимуса?

Ответа на вопрос, ожидаемо, не последовало, но сам не понимая, почему, Барбарио похолодел – нет, пожалуй, стоило обойтись без Анимуса. Его и так достаточно увековечили. А вот Кэйзер…

Алхимик наконец встал, еле дошел – даже докатился – до полок и ящичков. Вернулся к столу он уже с веревками и пожелтевшей бумагой, аккуратно сложил все чертежи, обернул чистой бумагой, перевязал и, взяв карандаш, написал сверху большими буквами:

«ЧЕРТЕЖИ МЭРА КЭЙЗЕРА. ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО ЕГО САМОГО»

– Вот и славно, – подумал Инкубус. – Ни слова о его дедушке.

Потом Барбарио разжег алхимическую печь. Когда пламя затрещало, голодая, алхимик взял в руки пачку чертежей, вздохнул и прошептал:

– Все для тебя, Кэйзер. Все для тебя.

С этими словами Барбарио Инкубус швырнул чертежи в пламя – огонь проглатывал чернеющую бумагу, растворяя память о Кэйзере в вечности, переплетая его и только его имя с воздухом и подмешивая, казалось, в саму структуру памяти.

Два огромных черных ворона рассекали потоки воздуха, черными стрелами рвали пространство, оставляя за собой тающий в одно мгновение чернильный след. Вороны возвращались – вот только не понимали, куда теперь возвращаться. Летели по наитию, ведомые инстинктом, потому что яркий свет их личного маяка угас. Весь мир открылся перед ними, а они все равно пытались вернуться.

Вороны сбавили скорость и уселись на холодные камни среди обломков метала, огромных белых костей. Чумазые клубы дыма терялись среди острых каменных склонов и гор. Вороны сделали несколько осторожных птичьих шажков к обломкам. Глаза-бусинки замерли.

Зачем-то они ударили – почти синхронно – клювами о камень. Потом громко каркнули, ворвавшись в гармонию свистящего ветра: их карканье эхом, резонирующим шаром покатилось среди камней.

Вороны вспорхнули и унеслись ввысь, поняв, что возвращаться им действительно больше некуда.

– Вот ведь ж здорово! – чуть ли не ультразвуком заверещала довольная дама средних лет, забирая теплые горшочки с едой – в основном картошкой, чем же еще. Закончив, она попрощалась и спокойно закрыла – чудо, даже не захлопнула! – дверь.

Прасфора Попадамс в новом свитере, для стороннего наблюдателя ничем не отличавшемся от старого, закинула опустевшую сумку на плечо и, прихрамывая, отправилась дальше – то есть, обратно, домой, в «Ноги из глины». На сегодня все – не густо, но хотя бы успешно. Уже прогресс, и на том, как выражалась одна отвратная семейка, спасибо преогромное.

Пламенной осени давно пора было смениться унылой и практически бесцветной, серой с оттенками светло-серого и темно-серого, но она особо не спешила. Ало-рыжеватые листья продолжали гореть маленькими язычками пламени, прохладный ветер с присвситыванием гулял меж бежевых домишек с бордовыми черепичными крышами, а сверху все это полупрозрачной ночной сорочкой прикрывало облачное небо. Свет даже не лился, а скорее капал на улицы, заливая их мерцающим маслом.