Големикон

Прасфора выглянула наружу – увидела, как они теряют высоту. Но прежде… заметила родную площадь равнинного Хмельхольма, всю в огне, и тогда дыхание девушки перехватило, словно бы она на секунду вообще забыла, что такое дышать. Она тут же подумала об отце, о «Ногах из глины», о вечно-алых черепичных крышах, о мягком дыхании наступающей осени и ее же скрипучих морозах… И тогда стало совершенно точно понятно: сейчас останавливаться – не вариант, хотя внутри раздавался крик, что все впустую, тщетно, они в огне, там, внизу…

Прыгать Прасфора конечно же никак не решалась, и что это за штука у нее на спине – непонятно, вдруг не сработает, вдруг это очередной фокус?

– Почему так сложно, – прошептала она. – Почему так сложно.

Она поверить не могла, что справилась. Что у нее – просто нее – все получилось. Комплексы словно бы замолкли навсегда, но на деле это жар приборов и визг других мыслей заглушали их, уводя на второй план.

И почему-то Прасфора не почувствовала удовлетворения. Вообще ничего не почувствовала. Разве что успокоилась, что хоть как-то помогла драконихе. Хотя бы мертвой – обрести покой.

Запах гари становился сильней, глаза слезились, дыма прибавилось. Опять стало жарко – как тогда, под землей, и вот тут-то воспоминания чуть не накрыли Попадамс с новой силой. Один из приборов хлопнул и загорелся – теперь уже все в машинном отделении полыхало, огонь становился больше и свирепей.

Прасфора никак не решалась, но готова была прыгнуть – в чем смысл всех геройств, если в конце отдать себя на погибель, на съедения стихии? Да и героем девушка себя никогда не считала, и даже не подумала бы – так, настоящая трусиха, вполне себе признающая свои страхи. А еще не просто трусиха, но и дура – теперь из-за нее погиб дядя, горит родной город… и вообще, все из-за нее – чего она этим добилась?

– Так, хватит! – крикнула она про себя, заглушая металлический грохот сознания. С еще большими усилиями – «дракон» начинал подпрыгивать в воздухе, как на невидимых кочках – она подошла к краю, здесь почти скрытому за металлическими пластинами обшивки. В ушах свистело.

– Я просто Прасфора, я просто я, – пробубнила она.

Ветер творил с волосами невиданные вещи. Девушка зажмурилась и прыгнула. Уже в полете, рассекая потоки воздуха и ощущая почти ледяной, жидкий ветер, дернула за нужную веревку.

Что было дальше, Прасфора Попадамс, конечно же, не помнила.

Даже в минуту окончательного отчаяния Кэйзер заставил свои слезы застыть, превратил их в расплавленный металл, затвердевший на холодном воздухе. «Дракон» падал, а впереди виднелись горные пики, куда тот стремительно несся – итог последнего маневра мэра Хмельхольма.

Кэйзер, почти не потеряв равновесия, выпил остатки рубиновой настойки, откинув пузырек в сторону. Механическая рука заработала – ей он вытер те холодные слезы, что еще оставались на щеках.

Раздались взрывы – огонь добрался до приборов и полз к алхимическим бочкам. Кэйзер уже спиной чувствовал жар – этот безумный жар, почти как около морды драконихи, живой, с невозможными глазами, даже не молящими о пощаде, а словно жалеющими – жалеющими его, Кэйзера.

Мэру казалось, что плечи его сейчас не выдержат, и он упадет. Бремя дедовой тени стало таким невыносимым, каким не было никогда.

Кэйзеру даже не понадоблюсь закрывать глаза – образ дедушки Анимуса, сотканный из света и тени, сам появился перед ним, улыбаясь. Конечно, как всегда, улыбаясь – во всю эту пушистую белоснежную бороду, которой, честно говоря, так все эти годы не хватало рядом, как и самого Анимуса. Образ деда маячил перед глазами и улыбался, будто бы радуясь – хотя в чем толк, чему радоваться? Краху всех надежд? Всех стараний?

– Я не смог, – голос показался мэру уже не своим, а лишь отголоском, тенью эха. Кэйзер улыбнулся – по-настоящему, так тепло, как когда-то давно, и вот теперь слезы уже ничего не сдерживало, а в глазах вместо холодного металлического блеска на мгновение вспыхнуло нечто обжигающе-яркое.

– Дедушка, – повторил мэр Кэйзер. – Дедушка…

«Дракон» напоролся на горы, врезался и взорвался, мерцая ненасытным пламенем и искрясь алхимическими бородавками-взрывами.

Поначалу Барбарио Инкубус смотрел в небо и всем телом радовался, что стоит на земле – даже живот урчал так, как после хорошего обеда, которого, кстати, припомнил алхимик, у него давно не было. Но Кэйзер вынуждал работать голодным – приходилось следить за армией шагающих големов, ведь если что – их надо будет перенаправить, ну или сделать что-то там еще. Заранее Барбарио об этом не задумывался, отложил на потом. Он любил решать проблемы по мере их поступления. Обычно, прямо в момент их поступления.

Вдоволь посмеявшись над Альвио, пытавшемся остановить големов – нет, правда, на что он рассчитывал? – Инкубус понял, что замерз. Ну вот, еще одна жертва во имя Кэйзера – и чего ради него не сделаешь. А могли бы обойтись без всей этой войны, просто сидеть себе и изобретать дальше – самое главное, в тепле и уюте.