Големикон

– Ничего не говорите. Вы все знаете, на что подписались – отступились в самый ответственный момент. Пейте.

Он указал на глиняные графины с пивом на вытянутом столе. Около каждого мужчины – по наполненной кружке.

– Но господин мэр… – предпринял кто-то еще попытку.

– Надо.

Заговорщики переглянулись. Могли, конечно, встать, накинуться на мэра – пятеро против одного, но… знали, что одной его механической руки хватит, чтобы прикончить их всех. Тем более, за дверями наверняка стоит пара человек, которые, в отличие от них, не оступились. Так что лучше уйти красиво.

Они выпили. Пару минут – валялись уже мертвыми. Некоторые алхимические изыски Барбарио… оказывались весьма полезными в экстремальных ситуациях.

Кэйзер подошел в нетронутой кружке – той, что предназначалось задушенному. Вылил содержимое на пол.

– Нестабильность, и почему мне приходится всем этим заниматься, – схватился он за голову. Выходя, сказал караулившим вход: – Приберитесь там, и не вздумайте прикасаться к пиву. А потом снимите со всех мундиры.

Кэйзер размерено зашагал в главный зал горного Хмельхольма. Он знал-то, почему против его слов сложно что либо возразить: он знал настоящую силу власти, умел пользоваться ей, не растачивая – она, вопреки предрассудкам многих, вполне себе иссекаемый ресурс, и чем больше на нее наседаешь, напоминаешь другим, что она у тебя есть – тем меньше ее остается. Она утекает тонкой строкой, вместо того чтобы разбиваться волной и заострять прибрежные камни.

Кэйзер вышел в главный зал, очутившись под натиском гигантских арочных сводов и колонн – горный Хмельхольм всегда давил и нагнетал, казалось, что сам становишься свинцовым, а ноги немеют – но мэр научился не чувствовать этого давления, просто потому что… сам точно так же научился давить на людей.

Кэйзер сел на пьедестал около неработающего первого в семи городах голема Анимуса. По изогнутой лестнице суетно носились туда-сюда люди, но мэр обращал внимание лишь на их мундиры, которые так упорно заставлял носить – нужно было выдержать марку во всем, иначе они опять не поймут и не признают…

Кэйзер обвел взглядом арочные своды с барельефами-грифонами и еле-заметно ухмыльнулся – если смотреть на зал глазами Кэйзера, то он будет казаться размытым, словно ускользающим куда-то в другое время, в прошлое, испещренное слабым солнечным светом, а воздух постепенно наполнится смехом бородатого старика.

Кэйзер сжал механическую руку. Нет, у него есть власть – власть сделать так, чтобы его принимали за него, а не за… дедушку.

Мэр потряс головой, чтобы избавиться от нахлынувших мысли и воспоминаний, этого гипнотического и вязкого варева, мешавшего сосредоточиться – как-нибудь потом, но не сейчас.

На лестнице раздались шаги городского алхимика. Кэйзер давно научился узнавать их, потому что грузные и тяжелые шаги круглого Инкубуса, казалось, пробивали пол и оставляли в нем дыры, которые заделать невозможно. Все равно, что гора встала бы и пошла.

– Барбарио, – позвал Кэйзер, когда тот спустился и пронесся мимо. Алхимик вздрогнул и схватился за живот.

– Кэйзер! Зачем же ты так меня пугаешь, – Инкубуса поглядел на голема Анимуса, потом на мэра. Повторив процедуру несколько раз, он наконец сказал: – Опять?

– Я просто ждал тебя.

– Ну да, конечно, именно этим ты и занимаешься именно в этом конкретном месте, – фыркнул алхимик. – Чем больше ты будешь об этом думать, чем больше загонишь себя туда, где уже нет никакого выхода. Хотя не мне тебя учить, я тут вообще птица подневольная.

– Вот именно, – Кэйзер встал. – Тем более, эти мысли помогают мне двигаться вперед. Как магическое топливо.

– Да ты и без этого прекрасно справляешься, – когда Барбарио ерничал, у него разноцветные зрачки словно крутились. – Кстати, говоря о топливе… Все готово! Ну, оно могло быть и лучше – ну ты же меня торопишь…

– Я не могу, – голос мэра по чудному заскрипел, – они все равно словно видят его на моем месте, будто бы я – просто новая маска моего деда.

Они шли в сторону кладбища големов.

– Слушай, ну ты конечно любишь надумать проблем, – откашлялся алхимик, гремя колбочками. – Если честно, им, по-моему, без разницы. Люди просто видят… м… мэра, вот и все. Это такая, если хочешь по-умному, универсальная сущность с множеством личин. Достаточно хорошая метафора?

– Для них эта личина всегда одна, Барбарио.

– Ладно-ладно, как скажешь!

Барбарио Инкубус, конечно, понимал, что Кэйзер не то чтобы ошибается – горожане до сих пор болели создателем первого голема, а потому о Кэйзере всегда говорили как о внуке Анимуса, а не как о Кэйзере. Он словно бы терялся, заменялся бесплотным призраком, сквозь которого видны толщи прошлого, где яркой звездой в небесах над жаркой пустыней горит Анимус, великолепный изобретатель и гордость Хмельхольма.