Големикон

Сложно позавидовать Хюгге Попадамсу, который места себе не находил – и ладно, если бы то было просто образное выражение, тут все просто, но это происходило с ним буквально. Он походил по комнате, посидел, посмотрел в окно, прилег на спину, уткнулся лицом в подушку, вышел, прошелся по лестнице, вернулся и повторил все снова. Нигде он не задерживался больше, чем на пару минут, что-то словно жалило изнутри, заставляя безмолвно ойкать, вставать и переходить на новое место, но и там ядовитые укусы сознания – а, может, даже совести – настигали его.

Внутри все еще бушевало непонимание, особенно после разговора с Прасфорой – Хюгге давно не приходилось с таким трудом делать выбор, он так отвык от борьбы с самим собой, что уже и позабыл, каково это. Теперь же, когда необходимость решения вернулась, Попадамсу иногда хотелось оказаться где-то не здесь и, желательно, не сейчас— лишь бы все решилось само собой, без его участия.

Он дошел до кладбища големов. Прикинул, что произошло бы, если бы они сделали кладбище грифонов – смог бы он просто так прийти туда? Старика передернуло.

Ошибки молодости, которые он всегда считал таковыми, уже не казались и ошибками вовсе – так, оступками, седлаными по глупости. Но теперь, уж столько лет прошло, и он точно, совершенно точно – так убеждал себя Попадамс – вырос, больше не наделает глупостей, даже если вернется к делам былых лет.

Големы не успокаивали – уже не казались столь безмолвными. Скрежетали механическими конечностями, живые вновь, живые против воли, хотя, впрочем, никогда не жившие по-настоящему – ни тогда, ни сейчас. Рубины в головах, телах и конечностях слабо светились в приглушенной иллюминации кладбища.

Тогда Попадамс, как блуждающий призрак старого замка, ожидающий ни то мести, ни то возвращения наследного принца, отправился на кухню.

Тепло печей и кипящих бульонов тут же расслабило его, разогрело кровь. Хюгге ходил между столов, мешков с овощами и крупой, и никто его не замечал – все занимались делом, им было вот уж точно не до блуждающего старика.

Да, заняты делом, конечно… а вот какое, его, Попадамса, дело? Тогда он точно знал ответ на этот вопрос.

Хюгге увидел, как одна их кухарок открывает небольшой люк у стены и выкидывает в него обрезки из ведра. В голове тут же соткалась картинка, будто бы коллаж, где часть изображения оставили, а часть на скорую руку заменили другими фрагментами – как они точно так же бросают окровавленные головы грифонов вниз, а бело-золотистые перья оседают у их ног…

Хюгге отвернулся, чтобы избавиться от наваждения. Ему на глаза попался мужчина с такими ручищами, что мог, наверное, весь горный Хмельхолм одним мизинцем сдвинуть с места. Мужчина огромным наточенным ножом – даже как-то неестественно сверкающим – отсекал голову рыбе.

Попадамс отшатнулся – ему показалось, что в сторону отлетает голова грифона, а руки – его собственные. Тяжело задышав, старик выбежал вон из кухни. Ему все чудилось, что он чувствуют бархатные, окровавленные перья, облепившие все тело. Будто они оказались даже во рту.

Хюгге откашлялся, облокотившись о стену. Причудливый коллаж в голове сменился привычным миром. Ужас отступил, и на смену ему тут же, лавиной, горным потоком хлынуло такое чувство счастья, истинного наслаждения, воздушной эйфории, словно бы пузырящееся теплое вино с приправами лилось из кубков прямо в его душу, да и сама его душа стала таким кубком – пьянящим, прекрасным и звенящим радостью, возносящим похвалы и тосты…

Попадамсу стало хорошо. Он снова, пусть и мнимо, был занят делом, любимым делом, а все остальное – ерунда, сущие мелочи. Ведь сейчас жизнь его, хоть и без тех ужасов – снова перья перед глазами – такая пустая и холодная. Ни то что это кипящее вино.

Он не знал, что делать, что отвечать Кэйзеру, как быть с племянницей и смотреть в глаза брату: грузы на чашах весов не нарушали баланса, и это убивало. Тогда старик решил склонить их равновесие самостоятельно. Одна чашечка пошатнулось.

Хюгге Попадамс решился.

Сознание Альвио слегка поплыло, как сыр, оставленный у огня – около кухни горного Хмельхольма царило такое непривычное тепло, что мозг не успел перестроиться и сиюминутно делал это прямо на ходу.

Они стояли у дубовых кухонных дверей, конечно, не заходя внутрь – но даже сюда через тонкие щели долетали ароматы тимьяна и картошки, тыквы и базилика, а вместе с ними летел теплый кухонный свет, совершенно особенный, оранжевый – видимо, кухарки успели поменять цвет магических ламп за эти несколько часов.

Прасфора смотрела на дубовую дверь так, словно это были врата в преисподнюю, не иначе.

– Знаешь, тут есть один мальчик, – сказала девушка по дороге. – Его зовут Тедди. В общем, он хочет учиться магии – и я обещала поговорить с тобой на этот счет.

– Ты же знаешь, что я не особо с магией дружу – сам так захотел, – драконолог поправил очки. – Тем более, я не хочу, чтобы он тоже разочаровывался. Магия, если без этой идиотской карамели – вещь скучная и не такая эффектная, как хотелось бы.

Альвио сплюнул, все еще избавляясь от приторно-клубничного вкуса.