Големикон

У Тедди-Теодора Тминна сложилось стойкое ощущение, будто бы все вокруг резко опустело: на кухне-то, как всегда, кипела жизнь, да и то замедленная, будто поддавшаяся воле замораживающих холодов. Тедди решил даже протереть глаза, подумал, что все это ему кажется, слишком уж много событий произошло за последний день. Не помогло: ножи в руках все равно двигались чересчур медленно, кожура картофеля счищалась с ощутимой задержкой, и даже голоса будто бы растянули на бельевой веревке.

Тедди Тминн отпросился и выбежал с кухни, благо сейчас его помощь никому не требовалась; и вообще, казалось, что ничего никому не требовалось – ведь разве пустоте нужно что-то, кроме другой пустоты?

Мальчик понимал, что все еще слышит гремящие механизмы, звуки из глубоких шахт, удары и даже крики Фюззеля где-то вдалеке – он почему-то всегда представлялся Теодору неуклюжей индюшкой, думающей и пытающейся доказать всем вокруг, что она – павлин с роскошной родословной. Особенно после рассказов Прасфоры. Вот и сейчас где-то вдалеке мальчик различал ворчания этого господина.

Кстати, о Прасфоре – Тминн очень надеялся, что с ней все хорошо. И те двое получили по заслугам.

Все звуки были приглушенными, словно раздавались не здесь и сейчас, а за километры – не только в пространстве, но и во времени.

Тедди решил прогуляться до центрального зала, чтобы проверить: ну а вдруг все действительно пропали? Такое ведь могло произойти. Раз врывающаяся в кухню кричащая девушка – не фантастика, то и это – тоже.

Минув пару-тройку коридоров – и, кстати, не встретив там ни единой души, – мальчик дошел до зала и даже охнул от неожиданности: он оказался прав! Тут правда никого.

Только потом, конечно, Тедди-Теодор различил несколько человек, но по сравнению с привычной суетой это даже не считалось. Все равно что найти две рисинки в обычно полной банке и сказать, что рис дома, конечно, есть, и покупать его не надо. Центральный зал без снующих людей в мундирах почему-то мгновенна стал… более абстрактным и не таким четким, словно желавшим, чтобы каждый сам придавал ему подходящую форму. Теперь он казался безмерно огромным, с потолками, уходящими под самый пик горы. Глаза разбегались, внимание рассеивалось от масштабов, обычно как-то приземляемых четкими и контрастными мундирами.

На всякий пожарный, мальчик даже оперся рукой об одну из колонн, чтобы точно не свалиться. Хоть на ногах он и стоял твердо, все равно казалось, будто в таком внезапно большом зале сделаешь лишь шаг и непременно свалишься.

Взгляд Тедди Тминна хотел метаться, но вместо этого просто плавал по залу – не сразу заметил одну четкую фигуру в мундире, крючок, за который можно ухватиться, вернув привычный размер пространства.

Около статуи первого голема Анимуса, на пьедестале, сидел мэр Кэйзер, закрыв лицо руками – на миг Теодору показалось, что он плакал, но мысль эту точно пришлось прогнать прочь. Внук Анимуса ведь не может плакать…

Прежде, чем успеть подумать о чем-то еще, Тедди содрогнулся и сильнее вцепился в колонну. Сначала ему показалось, что просто закружилась голова, но потом мальчик понял, что проблема не в нем – проблема в полу, который дрожал и словно бы подпрыгивал.

Вибрация становилась все сильнее: будто бы тысячи шагов сотрясали землю с такой силой, что Тедди даже заикал. Мальчик спрятался за колонну – тут он порадовался маленькому росту.

Почему-то Тедди казалось, что естественной такая вибрация быть не может.

Челюсть его отвисла, когда из-за массивных дверей, ведущих на жуткое кладбище големов, стали вышагивать каменные истуканы.

Кэйзер почти не плакал – хотя это желание барахталось в глубине, захлебываясь в черных водах души, вязких и липких, не дающих выбраться и заявить о себе. Мэр Хмельхольма давно похоронил его за бетонными плитами, камнями рационального известняка.

Кэйзер думал, вспоминал и предвкушал.

Когда задребезжал пол, а шаги заработавших големов окрасили зал оттенками звуков, мэр убрал руки от лица, открыл глаза, проморгался, привстал и посмотрел на статую голема Анимуса за своей спиной.

Кэйзер вытянул руку и положил ее на грудь голему, в место, залатанное грубой металлической заплаткой и воском. Как раз там, где у человека обычно находится сердце. Мэру ничего даже не нужно было думать и говорить – только коснуться.