Големикон

Хюгге готов был поклясться, что почувствовал биение сердца – хотя у големов, конечно, не было даже намека на него, разве только рубин в центре груди, позволяющий магии циркулировать по телам глиняных марионеток. Но Попадамс точно ощутил вибрацию – так явственно, что даже одернул руку от наполненного магией голема.

– А, – заметил Барбарио, – перепады магии. Что же, неудивительно.

– Он… пульсировал.

– Брось, – алхимик махнул рукой. – Ты просто еще не отошел от мыслей о грифонах.

– И племяннице, – подумал Попадамс, радуясь, что не наткнулся на Прасфору и надеясь, что она действительно уехала. – И племяннице…

Когда Хюгге схватился за лоб, Инкубус понял, что ляпнул лишнего, и постарался быстро перевести тему:

– Ну ничего, сейчас все наконец-таки… начнется. Честно, даже не знаю, что из этого выйдет.

Они стояли на кладбище големов. Двое людей и каменные изваяния, залатанные металлом, одаренные новыми механическими конечностями и уже запущенные – пока лишь ожидающие команды, молча, словно неупокоенные души, покоившиеся на своих местах: стоя, лежа, сидя и валяясь. Воздух на этом кладбище будто бы вытеснило в неизвестном направлении – по крайней мере Хюгге в белоснежно-белом мундире казалось, что дышать невозможно – каждый вдох давался с трудом.

Все повторялось в его голове, как много лет назад – словно он смотрел тот же спектакль, но с обновленными и навороченными декорациями вместо картонок, нарисованных стажерами на чердаке за пять минут до начала.

– Я скажу тебе, что их этого выйдет.

– М?

– Либо абсолютная удача, либо полный провал. Третьего не дано.

– О да, – нервно хихикнул Барбарио. – Кэйзер не любит промежуточных результатов.

Сказать, что алхимик совсем не переживал – значит нагло соврать. Все же, это был отчасти его проект, детище, которому можно было бы – и очень хотелось – найти другое применение, но Кэйзер есть Кэйзер, его желание, его мечтание неумолимо.

И то, что застряло у него в голове, ничем не сдвинешь в сторону.

– Ну, – выдохнул алхимик, – начнем!

Он зажмурился и щелкнул пальцами. Ничего видимого не произошло: как и всегда с магией, никаких искр, огненных шаров и незапланированных фейерверков. Зато там, с изнанки реальности, фиолетово-голубые нити-потоки магии, натянутые до предела, задрожали.

Никогда не жившие мертвые големы зашевелились.

Поезд еще не тронулся, а Прасфоре уже казалось, что картинки за окном движутся, размываются акварелью, как тогда, в недавнюю поездку – но теперь мир выглядел иначе, словно поддавшись воле иного художника, смотрящего на все вокруг сквозь черно-белую ширму, запершегося в проклятом старом доме с заколоченными рамами, спрятавшегося от радости и пускавшего в гости лишь садкую, утешающую и бархатную меланхолию.

Прасфора потрясла головой – мир более-менее вернул былые краски, а пейзаж за окном, как ему и положено, замер. Альвио сидел на кресле напротив, с интересом листая свою тетрадь и делая заметки.

Попадамс не особо хотела возвращаться. И дело было даже не в страхе вероятной смерти от чьих-либо рук. Просто там, в горах – она знала наверняка – ее снова захлестнут осколки рушащегося неба, клочья ужаса и воспоминания, которые хотелось сделать обычным сном, наваждением, а отнюдь не реальностью. Девушка не хотела оставлять папу в городе одного, боялась, что они не успеют, и в равнинной части Хмельхольма произойдет ужасное, что в этом виновата будет она, потому что оставила одного, не осталась вместе с ним.

Но колесико внутри, совсем маленькое, всегда отвечавшее за необходимость шагать дальше, не сдаваться и ломать все препятствия, шептало, тянуло вперед, к горам, сделать хотя бы что-нибудь – пусть и впустую.

Вечный двигатель на то и вечный, что не останавливается. Даже, если говорить о нем чисто метафорически.

Ей так хотелось, чтобы по щелчку пальца неуверенность, это холодное желе, исчезло, сменилось согревающей душу если не твердой уверенностью, то надеждой на лучшее – как было всегда. Когда припекающий весенний свет виден вдалеке даже самого длинного тоннеля, идти уже намного проще, чем в его полнейшем отсутствии – знаешь, что есть ради чего стараться.

Сейчас это «ради чего» не находилось.

– Все будет нормально, – будто бы услышав ее мыли, сказал отвлекшийся Альвио, всегда настолько чуткий к спонтанным деталям, что умудрялся читать настроение даже по глазам.

– Почему ты так уверен?

– Уверен? – он чуть не рассмеялся. – Я ни в чем не уверен, я просто надеюсь. И мне тоже не по себе. Они убили всех грифонов… А теперь приступили к драконам.

Он инстинктивно сильнее сжал в руках тетрадку.

Поезд заскрежетал и тронулся, постепенно набирая скорость – так же неспеша, лениво разгонялись за окном картинки, из до зернистого четких домишек с красными черепичными крышами становясь смазанными широкими полями, и вот уже размытыми конусами-горами вдалеке, и вот уже затянутым тяжелыми тучами небом, ставшем серой бурлящей жижей…

…и вот уже дремотой.