Големикон

Работу свинцовых мыслей прервали вопросы толпы и ответы Батильды:

– Я говорю предельно понятно – мэр Кэйзер собирается объявить войну.

– Кэйзер? Да вы что, он же внук Анимуса! – женщина из толпы взглянула на статую голема.

– И кому? – выкрикнул еще кто-то.

– Всем сразу, – бросила журналистка.

– А как это?

– Нет, мы, конечно, догадывались, ходили слухи…

– И чтобы внук Анимуса?!

– Да бросьте! Войн не было… никогда! Только сотни лет назад…

Выкрики превращались в бессвязный рой, оркестр глухонемых, лишенный дирижера, а потому госпожа Батильда повысила голос:

– Я говорю лишь то, что мне известно. И собираюсь выяснить больше – лично! А остальное оставим на выпуск газеты…

Вопросов абстрактного характера появилась уже много, информация потекла от человека к человеку, и слова «война», «внук Анимуса» пожаром прыгали по сознаниям, обретая новые смыслы, обрастая идеями и пониманием. Но тут, наконец, кто-то из толпы – ей свойственно всегда содержать в себе именно кого-то, – спросил:

– А что же будет с нами?

По воздуху словно бы пролетела легкая дрожь, загробное дыхание, искрящееся неуверенностью – привычный порядок жизни вдруг пошатнулся, пока лишь чисто гипотетически, но все же: накренился на бок и грозился вот-вот упасть, разлетевшись спичечным домиком. Люди, никогда не знавшие войны, не представляющие в полной мере, что это такое, все равно ощутили на губах вкус этого слова: обжигающий абсолютным холодом, кислый, как проржавевший, окислившийся лист меди, и горько-пепельный. И одна дело – глубокая история, когда где-то там, давным-давно, потерянная песками времени случилась какая-то война – тогда мир был нечесан и грязен, не знал высоких и красивых слов лести, обмана, дипломатии… только грубую правду, бьющую в лоб черными камнями. И вот сейчас – никто не мог объяснить, как и почему – люди вдруг почувствовали, как небо их мира начинает падать.

– И что же нам с этим поделать?

– Ничего, – вопрос из толпы нашел свой ответ в той же толпе, – что мы можем сделать с этим?

– Нет, ну надо же как-то попробовать…

– Я до сих пор не представляю, что внук Анимуса…

Госпожа Батильда, потерявшая всякой интерес к отвлекшимся людям, подошла к Альвио, все еще игнорируя Прасфору, и заявила:

– Я отправляюсь в горы следующим же поездом, а вы как хотите. Работа не ждет!

– Чтобы остановить это? – Попадамс смерила журналистку взглядом.

– Чтобы осветить это, – поправила та. – Первой быть в курсе событий.

– Тогда мы тоже едем следующим поездом, – этой фразой драконолог притянул к себе полный непонимания взгляд Прасфоры.

– Тогда уж точно в другом вагоне, – обращалась девушка к Альиво, но смотрела принципиально на Батильду.

– Вы многое потеряете, – съязвила та, – в лице моей компании.

– Не больше, чем уже пробрели, – кольнула Прасфора в ответ.

Альвио показалось, что находиться между двумя злыми драконами не так страшно.

Когда Батильда зашагала прочь, Прасфора Попадамс посмотрела драконологу прямо в глаза:

– Мы что, правда едем в горы?

– Да, – он был краток. – А почему ты удивлена?

– Но почему… мы же все равно ничего не сможем делать, ты понимаешь. Кто мы вообще такие? – она замялась. – Хорошо, может, я неправа: кто я вообще такая?

– Ты – Прасфора.

– Вот именно!

– А теперь посмотри вокруг, – Альиво развел руками, очерчивая уже расходящуюся и несущую с собой новости толпу. – Они – тоже просто они. Но тут же стали думать, что можно сделать. И теперь весь город узнает – никто не сможет сидеть на месте.

– Альвио, это же все так глупо, – Прасфора закрыла лицо руками. – Он мэр, у него есть големы, есть ужас со скелетом драконихи, он убил грифонов, а я… Я просто Прасфора, Альвио, я даже не могу спокойной зайти на кухню, сколько бы не пыталась. Мой мир рушится – и моих плеч больше не хватает, чтобы держать его…

– Прасфора, – он коснулся ее ледяной щеки с детским ожогом. – Посмотри на меня, Прасфора. Мы обязаны это сделать. Ты обязана это сделать.

– Я никому ничего не обязана… даже если была бы, не смогла, я…

Она опять ударилась в слезы – опять отругала себя за то, что не сдержалась, и заревела еще больше.

– Ты обязана лишь потому, – драконолог всегда плохо реагировал на плачущих девушек – а уж с вечно стойкой Попадамс такое случалось ой как редко, – что иначе все старания, все, как ты любишь говорить, удары головой об лед, будут зря. Иначе ты сама будешь зря.

Он задумался, зажмурился и произнес:

– Потому что мечты, любые мечты, станут пеплом.

Девушка подняла заплаканные глаза, схватившись руками за ворот свитера. Сквозь скрежет металлических комплексов-механизмов в голову ворвался легкий, еле слышный звук далекой флейты. Не чтобы Прасфора резко стала уверенной в себе после всех этих рассказов – в конце концов, она просто осталось Прасфорой. Но что-то екнуло внутри, уведя громогласный вой предустановок и комплексов на второй план, а на первый выведя желание сделать хоть что-нибудь – скорее всего, бесполезное, ненужное и неподходящее, заведомо безуспешное, но хотя бы что-нибудь.

Иначе потом придется жалеть, что не попробовала.

И снова винить себя, кого же еще.