Голливудские триллеры

— Кладбище призраков. Я сам их так назвал, когда мне было лет шесть. Был в кино, прокрался за экран — и увидел всех этих черно-белых тварей изнутри. Представляешь, перед тобой огромный Фантом[444], который играет на органе, а потом сбрасывает маску и вырастает еще больше, во весь экран, и хочет убить тебя взглядом… И все это двигается прямо у тебя перед глазами — серое, полуразмытое… И ты знаешь, что эти актеры давно умерли… Что они — настоящие призраки. И они прямо рядом с тобой…

— И ты рассказал об этом своим предкам?

— Обижаешь.

— Благоразумный мальчик… Чем-то таким восточным потянуло. Мы уже у Граумана? Сразу чувствуется. Не какая-нибудь тебе дешевая забегаловка.

— Сюда. Давай подержу дверь.

— Э, да тут темнотища. Фонарик взял? Надо всегда ходить и размахивать фонариком, чтобы все думали, что ты крутой.

— Вот фонарь, Генри.

— Говоришь, призраки?

— Тридцать лет по четыре сеанса в день.

— Не надо придерживать меня за локоть. Я так чувствую себя беспомощным. А если упаду, лучше сразу пристрели!

И он пошел сам, почти не касаясь кресел, по направлению к оркестровой яме и дальше — туда, где шумел бескрайний черный океан.

— Здесь что — еще темнее? Дай-ка включу фонарик.

Он нажал на кнопку.

— Ну вот, — улыбнулся он. — Так-то лучше.

Глава 30

В цокольном этаже совсем не было освещения. И по всему коридору — комнаты, комнаты, комнаты… Все увешанные зеркалами, в которых множились и дробились блики. И пустота — целое море безжизненной пустоты…

Мы вошли в первую, самую большую. Генри встал посередине и пустил луч фонаря по кругу, как будто это был луч маяка.

— Да тут и правда их полно…

Луч захлебнулся и потонул в океанских глубинах.

— И они здесь другие — чем наверху. Словно еще призрачнее. Меня всегда смущали зеркала и то, что принято называть отражением. Как будто это ты — но еще один… Где-то там, подо льдом, метра полтора в глубину… — Генри протянул руку и коснулся зеркальной поверхности. — Эй, есть тут кто?

— Только ты, Генри, — ты и я.

— Проклятье… Хотел бы я знать это наверняка.

Мы двинулись вдоль холодной череды зеркал.

И они, призраки, не заставили себя ждать. Причем не просто призраки. Вполне реальные надписи. На зеркалах. Наверное, я чересчур порывисто вздохнул, потому что Генри направил фонарик мне в лицо.

— Что — увидел там что-то, чего я не вижу?

— Да, черт возьми!

Я протянул руку к мертвяще-холодному окну в другое время.

На пальце остался след древней губной помады.

— Ну? — Генри наклонился вперед, как будто пытался что-то рассмотреть. — Что там?

— Марго Лоренс, R. I. Р.[445], октябрь, 1923.

— Кто-то прикопал ее здесь, за зеркалом?

— Не думаю. Вон там, выше на целый метр, еще одно: Хуанита Лопес, лето двадцать четвертого.

— Ни о чем не говорит.

— Следующее зеркало: Карла Мур, Рождество, двадцать пятый год.

— Есть! — сказал Генри. — Эту я помню. Фильм был немой, но один мой зрячий дружок читал мне титры. Точно — Карла Мур! И не в последней роли.

Я посветил фонариком.

— Элеонора Твелвтриз, апрель двадцать шестого, — прочитал я.

— Помнишь, «Кот и канарейка»[446] — но, кажется, там была… Хелен Твелвтриз?

— Может, это ее сестра? А может, и нет. Трудно сказать, когда кругом сплошные псевдонимы. Люсиль Лесюэр стала Джоан Кроуфорд[447], Лили Шошуан — Клодетт Кольбер[448], Глэдис Смит — Кэрол Ломбард[449]. А Кэри Грант[450] на самом деле был Арчибальдом Личем.

— Тебе пора вести телевикторину. — Генри вытянул руку. — А там что?

— Дженнифер Лонг, двадцать девятый год.

— Она ведь, кажется, не умерла?

— Ну да, она пропала. Примерно тогда же, когда ангелы спели аллилуйя сестричке Эйми[451].

— Много их там еще?

— Столько же, сколько зеркал.

Генри облизнул палец.

— А помада-то ничего! Отлично сохранилась. А какого цвета?

— Эта — «Оранж», от Tangee. А это «Летний зной», от Coty, а вот эта — Lanvier, «Вишня».

— Интересно знать, для чего эти милые дамы написали здесь свои имена и даты смерти?

— Боюсь, Генри, что это сделали вовсе не сами «милые дамы»… Все это — дело рук одной единственной милой… женщины.

— Женщины, но не дамы? Ага… Подержи-ка мою трость, я должен подумать.

— У тебя же нет трости, Генри.

— Правда, забавно, когда твоя рука ощущает предметы, которых нет? Ну, ладно. Хочешь, чтобы я сам догадался?

Я молча кивнул — зная, что Генри этого не увидит, но все равно вычислит по движению воздуха. Мне хотелось, чтобы он сам произнес это имя — именно он. Генри лучезарно улыбнулся — и зеркала ответили ему не менее чем сотней улыбок.

— Констанция… — Он дотронулся до холодного зеркала. — Та самая Раттиган.

Глава 31

Генри еще раз провел пальцем по красному следу от помады, после чего дотронулся до губ.

Потом перешел к следующей надписи и попробовал ее на язык.

— Между прочим, вкус разный, — сказал он.

— Так же, как и у женщин… — заметил я.