Голод

Жнец криво улыбается, так, как будто я наивная дурочка, а он искушен в мирских делах.

Я отвожу глаза, не в силах выдержать его взгляд. Мне отчаянно нужно на что-то отвлечься. На что угодно, лишь бы забыть, как неотразимо он притягивает меня к себе.

Мой взгляд останавливается на масляной лампе. Это просто неглубокая миска с небольшим выступом для фитиля. Вот и все освещение.

– Можно я кое-что спрошу? – говорю я.

Вместо ответа Жнец молча ждет продолжения.

– Почему у нас все рухнуло?

Это явно не тот вопрос, которого он ожидал. Он ожидал, что я спрошу о нас с ним, но черта с два я заговорю с ним о том, что заставит меня признать свои чувства к нему.

– Ты имеешь в виду человеческие технологии? – уточняет он.

Я киваю.

У нас есть свалки ржавых автомобилей, бытовой техники, телевизоров, компьютеров и симпатичных мобильных телефончиков, которые люди когда-то носили с собой. Есть свалки других вещей – вещей, для которых я даже названий не знаю, вещей, которые когда-то работали, а теперь нет. Я слишком молода – я уже не видела, как ездят автомобили, как летают самолеты, как автоматы стирают одежду и охлаждают еду. Все это похоже на колдовство.

Может быть, поэтому все и рухнуло: вряд ли Бог – большой поклонник колдовства.

– Все рухнуло, потому что люди слишком зарвались, – отвечает всадник. – Вы были непослушными детьми и не заметили, когда Бог тихо, как он обычно делает, велел вам остановиться, – лениво говорит Голод. – Так что теперь он говорит об этом громко.

– Так вот за что Бог нас карает? – спрашиваю я. – За то, что мы слишком увлеклись… инновациями?

Я слышала о многих грехах, но никогда не думала, что любопытство – тоже грех.

– Бог вас не карает, – отвечает Голод ровным голосом. – Караю я. А Бог просто выравнивает чаши весов, так сказать.

– Потому что мы слишком много всего изобрели?

– Потому что равновесие в мире нарушено. И виной этому люди.

И опять это слово – равновесие. Жнец уже пару раз упоминал об этом. Мой взгляд тут же устремляется на кухню, где я в последний раз видела его весы. Он принес их вместе с остальными нашими вещами, хотя и не распаковал.

– В людях есть и хорошее, – добавляет Голод. – Иначе бы все уже было кончено давным-давно.

Я обдумываю его слова, пытаясь уложить это в голове: всадник признал, что в людях есть хорошее.

Молчу, колеблясь между шоком и хрупкой надеждой, что, может быть, может быть, мы еще не окончательно все угробили.

Все тот же взгляд Голода снова обращается на меня. Жнец наклоняется, протягивает руку, его пальцы скользят по моим щекам.

При этом прикосновении я замираю.

– Ты сказал, что все будет как раньше, – шепотом упрекаю я.

– Я солгал. – В его тоне не чувствуется раскаяния. – Я не могу забыть, как ты спасла меня, и все, в чем ты призналась мне с тех пор. Не могу забыть ощущение твоей кожи и выражение твоих глаз, когда я прикасался к тебе. А самое главное, Ана, я не могу игнорировать то, что меня к тебе тянет снова и снова.

Сердце у меня колотится громко – так громко, что Голоду наверняка слышно. Такое говорят друг другу только влюбленные, настоящие влюбленные, и я не могу этого вынести. Это моя слабость.

– Только не говори, что сама не думала об этом, – говорит Голод.

Я отвожу взгляд, теребя выбившуюся нитку на одеяле.

– Ана.

Я неохотно поднимаю на него глаза, и он видит в них все. Видит, я знаю.

Глаза у него широко распахиваются, а затем через мгновение он улыбается торжествующей улыбкой.

– Думала. – Он еще какое-то время смотрит на меня, и я слышу, как он вдыхает. – Это и есть то, что ты скрывала от меня весь день, – говорит он так, как будто только сейчас наконец все понял.

Но я не думаю, что все. Думаю, если бы Голод понимал всю глубину того, что я сейчас чувствую, он бы так не радовался.

Он хватает меня за подбородок и притягивает мое лицо к себе, так что наши губы разделяет всего несколько сантиметров.

– Цветочек, я буду рад повторить для тебя вчерашнюю ночь на бис, – тихо говорит он. Я слышу в его голосе желание, и сейчас меня это совсем не радует.

Я смотрю на всадника. Мне не хочется ничего говорить. Я не доверяю своим словам: в них могут выплеснуться все те путаные, противоречивые эмоции, которые я сейчас испытываю.

– Я привыкла к случайному сексу, – признаюсь я, – но это… это не было случайностью, Голод, и я не знаю, как с этим справиться.

Глаза у всадника яркие и глубокие, и где-то в глубине души мне очень хочется знать, что он думает об этом признании.

– Я вообще не привык иметь с этим дело, – говорит он. Выпускает мой подбородок и выпрямляется. – Устраивайся поудобнее. – Он кивает на одеяло, на котором мы сидим. – Я расскажу тебе одну историю – и по голове поглажу, – а потом уйду.

Я хмурюсь на слове «уйду», но… погладит по голове?

Еще несколько секунд, и я ложусь на одеяло. Голод сидит рядом.

Его рука забирается в мои волосы, и я с трудом сдерживаю очень сексуальный стон, потому что это ужасно приятно.

– Рассказать тебе, как я встретил одного из своих братьев, когда проснулся? – говорит он задумчиво.