Голод

У Голода ушли месяцы на то, чтобы отказаться от своих смертоносных привычек, – и, очевидно, всего несколько минут, чтобы вернуться к ним.

И все из-за меня.

Никогда бы не подумала, что однажды от меня будет зависеть судьба мира. Я всегда считала, что моя жизнь не особенно важна. Но каким-то образом я умудрилась изгадить в хлам все на свете, даже не подозревая об этом.

Я сжимаю руку Голода. Он вздрагивает, рука у него дергается от моего прикосновения. Я смотрю на нее. Увидев, как странно она изогнута, я немедленно выпускаю ее.

Что с тобой случилось? – хочу я спросить. Ясно, что пока меня… не было, произошло еще много чего.

– Зачем ты согласился? – спрашиваю я вместо этого, не заботясь о том, что нас слушают.

Я не хочу возвращаться к прежнему. Я едва пережила те ужасы, которые уже успела повидать. Не знаю, сколько еще я смогу вынести.

Лицо у Голода мрачное.

– Потому что, как бы высоко или низко я ни ценил человечество, – говорит он, вновь касаясь моего лица, – ты мне гораздо, гораздо дороже.

Это самое прекрасное и самое ужасное, что он мог сказать. Комплимент и проклятие одновременно.

Жнец притягивает меня ближе и прижимается губами к моему уху.

– Не все потеряно, цветочек, – говорит он, тяжело дыша мне в лицо. – Пусть Смерть увидит, что значит быть человеком. Если меня можно поколебать, то и его можно.

Голод слегка отстраняется, чтобы встретиться со мной взглядом. Понизив голос, он добавляет:

– У вашего мира еще есть надежда.

– Еще многим придется умереть, – говорю я. Голос у меня хриплый.

– Многим придется умереть в любом случае, – отвечает Голод.

Я слышу металлический звон и перевожу взгляд на Танатоса. Последний всадник поднимает с земли свои доспехи и вытирает с них грязь. Осматривает серебряный нагрудник, который выглядит сильно помятым, прежде чем отбросить его в сторону. Потом Смерть подходит к двум коням, ждущим поблизости. Хватает их за поводья и ведет туда, где сидим мы с Голодом.

Он подходит слишком близко, его присутствие меня душит. Я до сих пор помню эту смертоносную руку у меня на щеке.

Смерть огромного роста и мускулистый, как Голод – по правде говоря, даже покрупнее, – и наделен такой же жгучей красотой, какой-то нечеловеческой, слишком уж ласкающей глаз. Кожа у него бледная, скулы острые, подбородок твердый. Его глубокие глаза кажутся старыми – такими старыми, что я не могу в них долго смотреть, а губы печально изогнуты. Волосы такие темные, что, кажется, при определенном освещении отливают синим. Правда, теперь они намокли от дождя и липнут к лицу.

Если Голод своенравен и коварен, то Смерть кажется торжественно суровым… и древним… Он красив особой, таинственной красотой.

Я снова перевожу взгляд на Голода и какое-то время просто смотрю на них обоих. Они – два левиафана, а я ничто.

Но это неправда.

Смерть передает поводья Голоду.

– Садись на коня, брат.

Жнец какое-то время смотрит на протянутые поводья, прежде чем взять их. Я физически чувствую, как тяжесть его миссии давит ему на плечи.

Меня охватывает тоскливое отчаяние. Все из-за того, что моя жизнь значит для Голода больше, чем чья бы то ни было. Если бы не это, Жнец, может, и не согласился бы на условия Смерти…

Мой взгляд останавливается на кинжале, висящем в ножнах на боку у Голода.

Пару секунд я подумываю о самопожертвовании для блага человечества – например, о том, чтобы упасть на лезвие Голода, но… я не из тех.

Я из тех, кто дерется в барах, я наглая, скандальная сучка, и я не собираюсь молча мириться с этим.

Я хватаю кинжал Голода за рукоять и вытягиваю клинок из ножен. С оружием в руке поворачиваюсь к другому всаднику, стоящему рядом со мной. И делаю со Смертью то, чего никогда не смогла бы сделать снова с Голодом.

Втыкаю нож в этого ублюдка.

Глава 56

Танатос смотрит на меня несколько секунд со странным, удивленным выражением лица. Я все еще сжимаю в руке клинок Голода, хоть он и торчит в животе у всадника.

– Ана!

Я будто не слышу встревоженного окрика Голода: все мое внимание обращено на другого всадника, стоящего передо мной.

Руки Смерти хватаются за живот, как только я вытаскиваю клинок.

Он резко втягивает воздух сквозь зубы и смотрит на рану. Правда, смотреть особенно не на что, кроме расползающегося влажного пятна на черной рубашке.

– Ана! – снова говорит Голод, только на этот раз хватает меня за руку и утаскивает прочь. – Что ты наделала?

Мой взгляд все еще прикован к Смерти.

Я должна бы чувствовать некоторое раскаяние, но, как ни странно, не чувствую. Правда, щеки у меня мокрые – не то от дождя, не то от слез. Не знаю. Не знаю. Это был такой странный, ужасный день.

– Если он считает, что мы все должны умереть, то по справедливости он должен узнать, каково это, – говорю я, глядя на последнего всадника неподвижно, словно в трансе.

Смерть издает какой-то сдавленный звук, его руки ощупывают рану, и я улыбаюсь.

Да, черт возьми, улыбаюсь.

Понадобилось пережить апокалипсис, массовые убийства и несколько раз оказаться на волосок от смерти – и вот теперь, кажется, у меня наконец поехала крыша.