Голод Рехи (СИ)

Громадины с косыми и прямыми парусами затрещали. Море вспенилось, а над головами закружилась темная воронка, которая опустилась длинным рукавом в море. Рехи никогда не видел ни волн, ни посудин, по которым в старину их рассекали. Но зрелище погрома и уничтожения отзывалось привычным равнодушным пониманием. Скрипели мачты, капитаны кидались в море, чтобы спастись от гигантского смерча. А лиловый жрец самозабвенно стоял на берегу, размахивая руками и отгоняя неприятелей подальше от берега.

Ломались весла, горели палубы, ветер уносил отчаянные крики пиратов. Откуда бы они ни пришли, дома их лишились хозяев. Море крутилось не хуже пустынных барханов в ураган и так же сливалось воедино с небом. Терялось различие между верхом и низом, своими и чужими.

И в центре всего стоял безумно улыбающийся лиловый жрец. Балахон его летел по ветру, капюшон упал с растрепанных волос. Они поседели. Цвет иссяк, и черты юности исчезали с искаженного гримасой боли и упоения лица. Он улыбался, смеялся и наслаждался силой стихии. Это он вызвал бурю, это он почти в одиночку отбил первое нападение. И не замечал, во что превращается. Такого-то ждала перепуганная Мирра? Вряд ли.

«Что ты творишь, идиот!» — хотелось закричать Рехи, который даже в своем наблюдении с высоты перепугался и машинально зацепился за подвернувшийся высокий шпиль обугленного здания. Пожар в нем начался из-за сильного ветра.

— Пощади! Пощади! — твердили то ли уцелевшие враги, то ли оцепеневшие от ужаса воины короля. Смутные тени метались вокруг жреца, а он ничего не слышал. Линии в его руках обращались уже не водорослями, а синюшно-черными сплетениями выпавших потрохов. Вся выпитая энергия противников ушла в создание бури. Природа охала и стенала, не предполагая, что ее вовлекут в эти непонятные человеческие игры.

— Сын мой, ты был слишком жесток! — внезапно послышался бесконечно печальный, но суровый голос. Он звучал отовсюду — из перевернутой морской глубины, из обломков кораблей, из камней разрушенных ветром домов, из каждого закоулка, окропленного кровью содрогавшихся в предсмертных корчах людей.

Лиловый жрец в мгновение ока замер, остановился, и судорога сдавила тощую длинную шею. Рехи затих вместе с ним, прижавшись к шпилю башни. Во сне это укрытие не спасло бы, а спрятаться очень хотелось.

— Отец… — с понурой головой смиренно пробормотал лиловый жрец. Он медленно сцепил на груди руки, обманчиво возвращаясь к своему прежнему образу. Ветер постепенно утихал, улеглись темные соленые валы выше гор.

— Ни слова! Прекрати! — вновь раздался голос. И жрец медленно отпустил линии мира. Они немедленно растворились легкой паутинкой. Море затихло штилем, будто не случалось лютого шторма. Зато на улицах вновь закипел бой. Пираты лишились возможности сбежать, и едва осознав это, набросились на армию неприятеля с удвоенной силой.

Жрец тоже не успокоился, не остался в стороне: он прыжками помчался к городской стене, защищавшей дворец. Его не останавливали ни летящие со всех сторон стрелы, ни уличные бои. Некоторые он обходил, через некоторые прорубался с коротким мечом, отнятым у сраженного воина. Еще несколько опасных стычек он просто перескочил, пробираясь по крышам. Рехи отметил, что линии помогли их служителю подняться по отвесной стене.

«Интересно, а я так могу?» — задумался пустынный житель, прикидывая, куда бы ему так же забраться. В первом поединке с Лартом что-то подобное получилось, хотя оба списали такие чудеса на реакцию тренированного тела. Или жрецу помогала предельная сосредоточенность? Он не принимал возражений, не видел помех, ведь во дворце с высокой башни за сражением с ужасом наблюдала его сахарная принцесса. Рехи-то прекрасно понимал это. Когда есть цель, когда опасно опоздать на долю секунды, кажется, что нет ни преград, ни опасностей.

Жрец успел как раз вовремя: первые крючья зацепились за край стены, но он вновь применил линии. Они натянулись и налились кровью, хотя он еще никого не убил.

— Прекрати! — вскричал внезапно голос. И окружающие жреца пираты с воплем зажали уши, из которых потекла вязкая кровь. Голос причинял им невероятную боль. Но, похоже, его обладатель сам страдал. Не праведным гневом отца на сына звучал этот призыв, а утробным воем раненого ящера.

«Да это же снова Двенадцатый!» — отчетливо осознал Рехи и еще больше устрашился видений. Ему следовало наяву следить за их маленьким лагерем, а из таких снов опасно не выбраться. Оставалась одна надежда на чутье Ларта, потому что при столкновении с Двенадцатым Рехи целиком утрачивал ощущение своего тела.

— Прости, отец, я защищал этот город.

Лиловый жрец вновь застыл, нерешительно сжимая края своих длинных плетей-лезвий. Абордажные крючья посыпались спелым стальным урожаем к подножью стены вместе с головами тех, кто их закидывал. Веревки и несколько осадных лестниц распадались, как от кислоты. Это случилось по одному лишь велению жреца, лишь одной его страсти и желанию спасти. Не таком уж преступному.