Голод Рехи (СИ)

— Ну, что мне еще сделать? Что еще?.. Я не позволю тебе умереть, — бормотал вполголоса Рехи. Он порезал вену на левой руке и попытался влить кровь в приоткрытый рот друга. Губы того оказались сухими и истонченными, над ними ярче обычного выступали клыки, уже неспособные яростно кусать и рвать плоть. Минуло все, все умчалось в прошлое. И нет надежнее тайника, нет вероломнее врага.

Еще накануне Ларт жадно принял бы дар, но теперь лишь поперхнулся, долго и мучительно изрыгал желчь, скрючиваясь и тут же с задушенным криком выпрямляясь. Рехи только держал его за плечи и тихо стенал, как будто это его прошила стрела, как будто это он умирал. Какая-то его часть точно. Навсегда, неминуемо.

Ларт скреб по камням, стесывал ногти и таращился куда-то в темноту, явно видя уже не своды пещеры, а, возможно, своих сгоревших полукровок, своего Ветра. Верный ящер звал всадника, Рехи казалось, что он тоже видит эти картины. Но он не хотел отпускать, поэтому положил голову Ларта себе на колени, исступленно гладя по голове, перебирая волосы, как тогда, в пещере. Друг успокоился на какое-то время, замер.

— Рехи, — произнес он вскоре тихо, но пугающе твердо. — Не смей, не смей продлевать мои страдания. Сделай то же, что я сделал для Теллы: просто добей.

Голос его отзывался звоном стали, отчетливо, ясно. Даже теперь он оставался суровым командиром, который не терпит прекословящих подчиненных. Но Рехи никогда не подчинялся приказам:

— Ни за что!

— Рехи…

— Нет, нет-нет-нет, ни за что, — твердил упрямо Рехи и растирал ледяные руки Ларта, пытался согреть его, плотнее укрывал своей туникой.

— От тебя только холоднее, эльф, от тебя так холодно… Холодно… — мученически простонал Ларт и закусил губы до крови. Рехи понимал, что никого не способен согреть своей ледяной кожей.

— Выпей мою кровь! Ну, давай же, ты же исцеляешься быстрее и людей, и эльфов.

— Поздно, слишком поздно. Я не такой мастер в исцелениях.

— Я не дам тебе умереть, — повторил роковое обещание Рехи. Казалось, Ларт принял решение пожертвовать собой еще там, в горах, когда признался, что для чего-то большего не жалко отдать жизнь. Да для чего же? Для того, чтобы глупый честолюбивый семаргл Митрий исправил свои ошибки. Вот и все. Рехи с трудом преодолевал гадливость, поселившуюся слякотью на душе. И без того не хотелось двигаться дальше.

Он не отходил от Ларта еще сутки, но все так же не знал, что делать, чем помочь. Еще никогда не настигала его такая беспомощность, он вспоминал, как ловко Лойэ зашила его рану. Когда-то, давно. Тогда еще теплилась надежда, тогда еще кидала вперед ярость. Ныне наставала тишина, вибрирующая молчаливым эхом среди сводов пещеры. Рехи застыл монолитным изваянием, держа голову Ларта у себя на коленях и словно баюкая его. Он все еще не смирился, что провожает друга в последний путь, но уже слышал все отчетливее далекий зов убитого Ветра.

Тот подбирался все ближе. Хотя, наверное, это ящеры в горах оплакивали разоренное гнездо, если они вообще умели скорбеть. Да здесь весь мир оплакивал себя, просто никто не слышал его тихий протяжный стон. Все путали его с кличем войны. Но здесь, в этой сумрачной обители умирания, Рехи уловил что-то другое: не ярость и помешательство, а именно предельную скорбь. Только чью? Свою или Двенадцатого? Свою и Двенадцатого. А что уж там говорил Митрий о преданном долге Стражей и прочем — не важно. Это могущественное существо страдало, как и Ларт теперь. «Если ты тоже страдаешь, почему не пускаешь к себе? Почему не поможешь нам?» — без привычной злобы подумал Рехи. Он ненавидел Двенадцатого, но когда-то раньше, ведь теперь весь мир остановился.

Ничего не имело значение, особенно, когда Ларт на рассвете алых сумерек очнулся и прохрипел:

— Рехи… Кто еще мне такое говорил… Рехи… Знай! Просто знай! — Он вцепился в запястья и уставился прямо в глаза, ясно, пристально, надрывно. — У меня все разрушилось не от этого мира, не от Двенадцатого. Все разрушилось, потому что я не любил своих полукровок, я презирал их. А тебя полюбил… Как друга, как брата, как соратника… Как безумца, с которым мы шли к одной общей цели! Ты должен дойти. За это я умираю! И ни о чем не сожалею.

— Л-ларт…

Рехи согнулся от приступа кашля, он выплевывал пепел вместе со своей болью, а чудилось, что выхаркиваются ошметки легких и души. Как же невыносимо! Как страшно, страшно. Страшно! Все тело пробирал невыносимый озноб, одновременно накатывали волны жара, как в долине гейзеров.

Ларт погрузился в тяжелое забытье, он уходил, почти растворялся. Но Рехи все еще казалось, будто он что-то упускает, какую-то важную деталь: «Если я Страж Мира, то для чего все эти линии? Для чего вообще все? Что еще ими можно изменить? Только для убийств? Да? А Сумеречный умеет иначе, я же знаю, что умеет. Эй, Сумеречный! Где ты теперь? Почему не помогаешь, Страж? Почему не исцеляешь? Только истории умеешь рассказывать, Страж? С-с-страж. Я тоже Страж».