Перед зеркалом, в оправе из бронзовых толстых амуров, жеманясь
слегка, оправляются. С затаенной радостью шепчутся. На резные
тяжелые двери поглядывают. Припадают к подружке на покатые
плечи.
В шандалах зажглись бело-желтые, длинные свечи.
Наконец, с теми, кого поджидали, встречаются, притворяются
томными, вялыми, отчего-то смущенно– усталыми. Ловко делают
книксены светские, подают стебли рук серебристые и к столу,
ярко-белой стрелой зал с рядами колонн прорезающему, алмазами
граней хрустальных играющему, скользят тоненькие, мягко
гнущиеся, долгожданных за собою влекущие.
Их гирляндой прерывисто-слитною, сине-розовой стол веселый
сплетается, а в чашах цветов той гирлянды качающейся, словно
росы, огни загораются.
Есть далекие лунные, водопадной прозрачностью полные, есть
мгновенные золотистые, на ракет змеевидных похожие, снопы искр
из себя излучающие, обжигающие… Гаснущие.
Словно росы в цветах ожерелье огней зажигается, – огней – их
очей…
Загорелись, горят…
Расстилали вуали туманов душистые, серебристые. Отливно-синие
с чернью бархаты вешали. В них вбивали из золота гвоздики.
Лишь у края шатра запахнуть позабыли пурпурную щелочку, чуть
тревожную, как мерцание огней маяков.
Звоны мягко гудели издавна знакомые – никогда ненапевные,
неповторные: выше арфы шептались, мечтаньям покорные, ниже
флейты метались, счастливо проворные.
Опустились, качаясь на шелковых шнурах, лампады сапфирные и
алмазные. Замигали сквозь дали эфирные с улыбкою важною… И
священные… и наивные… дивные…
Замигали, горят, разгораются…
плещется, нежно стонут бокалы хрустящие, с поцелуем друг друга
касаются.
Иногда разбиваются…
Неотрывные взоры сливаются, не хотят утомиться признанием. Губ
гвоздики и розы медвяные сыплют, льют лепестки обещания.
Опьянели. Любимы и любят.
Уж хотят в лицо Тайны прекрасной взглянуть.
Уж глядят.
Встают и шумят нетерпеливые, и все юные, все красивые, словно
цепи бумажных, всецветных фонариков, окаймляют балкон
беломраморный, много тайн времени старого знающий…
Поджидающий.
Вальс муаровый мягко падает, как одежды ненужные – нежные…
Синий бархат пронзают ракеты раскаленно-мятежные, как желанье
любовное…
Забываются…
Склоняются…
В струях звуков, как рыбки чешуйчато-алые плещутся… В дугах
искр мотыльками колеблются – кружатся пары сплетающиеся,
ускользающие… чуть-чуть призрачные…
И вздохнули жасмины наивные, задрожали ирисы влюбленные,
маки, пурпурной кровью налитые, закивали в мучительном
трепете…
Разгоралось безумье оранжевое, и пожаром целующим
властно стало сжигать чары Тайного, Сладко-жуткого, – пока
Недоступного…
Пеленою сырой, как холстиною, спеленался парк. Успокоился. Видит страшные сны об огнях опаляющих. Под покровом безоким, неласковым неба скучного, утомленного, еле дремлют в космах зеленоигольчатых, лаской ночи всклокоченных. А березки тоскливо отряхивают кринолины свои нежно-нежные… Теперь мокрые и повисшие – ночью месяца сладостный взор полонившие. Возвращаются тихо, неровно. Шатаются… те, что в ночь, как цветы, облетели, мотыльками сгорев, канули в вечность… Развились их прически мудреные, светло-желтые, русые, черные. Опустились уборы печальные, нехранимые и опальные. Изменились. Не те.
Запоздалые, так усталые! С помертвевшей улыбкою. Без прощального слова расходятся чуждые, странные, так понятные… а непонятые. Невозвратные… Исчезают. Ушли… Уже нет…
Побледнели жасмины наивные, отвернулись ирисы влюбленные, маки, алой слезою налитые, зашептали молитвы в мучительном ужасе…
В антресолях захлопнулось, всхлипнув, окно разноцветно-стеклянное. Упало что-то туманное… Расстелилось по смявшимся цветикам муслиново-белое и покровом ласкающим обернуть захотело наивное, всё сломленное и известное… всё доступное и возможное…
ГИМН «ЗОЛОТОЙ ГРОЗДИ»
ПАСТУХ