Голос Незримого. Том 1

БОГОРОДИЦА

Заря-заряница,

Красная девица…

Из русск<ой>. песни

В небе-окияне
В золотом тумане —
Солнце-камень на облаке-острове…
А на камне с иголкою острою
Век сидит девица,
Райская царица,
Сердобольная мать – Богородица:
Обо всей <о> вселенной заботится.
С розовым убрусом
По косицам русым,
В сарафане, росой узороченном,
Заревой полосой отороченном,
Шьет она в покровы
Аер бирюзовый,
Чтоб покрыть им всю землю с ложбинами —
Всю тоску человечью с кручинами.
Лик ее умилен,
Взор слезой обилен…
Где улыбка та ляжет приветная, —
Там кайма побежит самоцветная.
Где слеза та канет —
Бисер там проглянет.
И стихают болезни с хворобами,
Зацветают пустыни с чащобами,
Девушка – с прикроем,
Старица – с покоем,
Молодица – с кудрявым дитятею,
И с приютом – убогая братия.
Матушка-царица!
Грудь моя багрится…
Крепкой нитью своей рудо-желтою
Ты зашей на ней рану тяжелую.

<1910–1913>

ВЕРБНАЯ

В ночь весна пришла к нам ранняя,
С ней – монашки в кудрях, странние,
С ними – гуси, журавли,
Льды же – лебеди – ушли.
Усажались крыши гнездами,
Окна – розовыми звездами,
Всюду куры занеслись
И ракиты развились.
В ночь иною стала сразу я:
Скучной, нежной, светлоглазою,
Поняла святую речь,
Не подумала прилечь.
Убрались ресницы слезами,
Золотые косы – грезами.
Так пошла я на крыльцо
Вынуть первое яйцо.

<1911 >

ЭТЮД НА КЛАВИКОРДАХ

Посвящается памяти В.Э. Борисова-Мусатова

Que le vent qui gémit, le roseau qui soupire,

Que les parfums légers de ton air embaumé,

Que tout ce qu’on entend, l’on voit ou l’on respire,

Tout dise: “Ils ont aimé!”

Lamartine

[3]

Vivo 1. Искорки… Искорки…

Вспыхнуло.

Andante 2. В матово-синие, мотыльками заткáнные неба вуали запали янтарные крупные розы. Через складки пушистые – облака, на чепцы из розовых тюлей похожие, браслеты и серьги проделись огнистые и кисеи светло-алые красой неусталою, упав к башням леса, вздымались и рвались кольцом серебристым луны. Огоньки прихотливые, пугливые, – зорь вечерних глашатаи заплелись в букли елок косматые, сувенир подарили черемухе, целовали сосны шею розовую…

И вздохнули жасмины наивные, задрожали ирисы влюбленные, маки, пурпурной влагой налитые, закивали в томительном трепете…

Загорелось веселье румяное и пожаром целующим захотело спалить чары Тайного, Невозможного, Недоступного…

Allegretto 3. С нежным смехом явились. Пришли на балкон.

Любовались. Большими очами сверкали. На пир мировой то одна,

то другая кивали.

Походили на бабочек пестро-крылатых, в васильковых и желтых,

букетами всюду расшитых шелках затонувших.

Их прически затейливо-милые, у одной бледно-желтыми трубками

спущены, у другой в сетке слитной волной колыхаются и блестят

чрез нее старым золотом, а высокая, гордая, бледная разделила

пробором серебряным на два ровных куска, как из черного дерева

свои косы – безлунные ночи.

Они обнимались, шептались, звенели запястьями, серьгами,

голосом, разражались порой кристально-журчащим смешком.

Слетели с балкона воздушно-неловко. Цветы прикололи.

«О красоты дубрав несравненные!»

«Соловьев воздыханья приятные!..»

Опять засверкал, по уступам запрыгал ручей, не жалеющий

жемчугов пены.

Упивались дыханьем цветов ароматным. Смущались легким

трепетом сердца-цветка непонятным.

От движенья их шали, водопадом зеленым струящиеся,

разлетаются, вьются, вкруг мшистых статуй обвиваются… Их

воланы друг с другом целуются… Лепестками на палевый бархат

дорожек ссыпаются…

Но вот уж с закатом, с мечтательным парком, с лебедями

любимыми нежно прощаются.

В важный, овалами темных портретов разубранный зал

возвращаются… Как восток ввечеру побледневшие… Как светляк в

ночь Купалы затлевшие…

Ждут. На цветистом диване сидят. Дожидаются…