Голоса

— Только равнодушие обывателя удерживает его от знания этого мира и всех ему подобных, — заметил Андрей Михайлович. — Кроме того, и этот мир, как и наш, с избытком содержал в себе боль и слёзы, обман и предательство.

— Но и благородство? — возразил я. — Недаром ведь вы говорили про крупный жемчуг?

Могилёв не спеша кивнул.

— Благородство, — полусогласился он. — Однако жемчуг, не забывайте, бывает и чёрный. Их ужасы были тоже крупнее наших.

[17]

— Итак, идея пришлась по вкусу, но после первых шутливо-восторженных слов одобрения группа задумалась, даже немного затаилась. Я разобрал стопку книг и разложил их на своём столе, чтобы облегчить выбор. Студенты столпились вокруг стола, рассматривая обложки, а Марта даже брала книги одну за другой и взвешивала их на своей ладони.

«Я правильно понимаю, что источников биографического характера здесь больше десяти?» — первым нарушил молчание Штейнбреннер.

«Верно», — согласился я.

«И даже представленный материал… Мы при всём желании не сможем охватить всех ключевых, э-э-э, узловых деятелей той эпохи, разве нет?» — не унимался наш русский немец.

Я согласился и с этим, на что он задал следующий вопрос:

«Имеются ли в педагогике прецеденты такого неполного, выборочного охвата изучаемого материала?»

«Да! — нашёлся я. — Это называется «экземплярным изучением», идея которого принадлежит Рудольфу Штейнеру, основоположнику вальдорфской педагогики. Вашему соотечественнику, между прочим! И почти что тёзке».

«Слово «соотечественник» здесь не совсем подходит, как и слово «тёзка»… но благодарю вас, я полностью удовлетворён», — серьёзно ответил Штейнбреннер, а я мысленно похвалил себя за то, что в вузе не пропускал лекции по педагогике. Никогда не знаешь, что пригодится.

«Альфред в очередной раз победил на конкурсе зануд, поздравляю!» — ввернула Лиза под общий смех.

Тут я прервал своего рассказчика:

— Рискую занять на этом конкурсе второе место, но всё же спрошу вас: даже «узловых» фигур того времени, если пользоваться выражением вашего немца, не десяток и не два, как я вижу со своей обывательской колокольни. А вы предоставили своим студентам выбор. Значит, вы были готовы к тому, что их выбор будет отчасти произвольным? Что какую-то исключительно значимую фигуру вроде Распутина, например, никто не выберет, потому что она окажется всем несимпатичной?

— Да, само собой! И вы угадали — никто не взял Распутина. Хотя Распутин переоценен, а мне, — оживился Могилёв — было, например, обидно, что Константин Иванович Глобачёв или, например, Александр Павлович Мартынов тоже остались неразобранными. Это — начальники Петроградского и Московского охранных отделений, оба — прекрасные офицеры, русские патриоты. Ещё я огорчился тем, что ни один из религиозных деятелей или философов того времени тоже не был взят. Это, правда, отчасти и понятно: священники и философы всегда стоят как бы над схваткой, а людям, включая студентов, обычно интересны те, кто находится в гуще событий.

— Но — простите за то, что прервал — этим ваша работа не лишилась некоторой доли объективности? Может быть, стоило выбрать за студентов? Простите меня, пожалуйста, за то, что пытаюсь быть бóльшим немцем, чем ваш Штейнбреннер! Я просто предвосхищаю тот же самый вопрос, который могут задать другие.

— Безусловно, лишилась, — согласился Андрей Михайлович. — Но, видите ли, я вообще не верю в научную объективность как таковую! Мы исследуем любой феномен своим собственным умом, а не холодным искусственным интеллектом, глядим своими глазами, потому что у нас нет других. Объективен ли Солженицын, приложивший все мыслимые усилия для того, чтобы быть объективным? Да что Солженицын! Объективен ли сам Лев Николаевич Толстой с его рассуждениями о Кутузове и Наполеоне? А если нет, что же, мы выбросим «Войну и мир» в мусорную корзину? Да, мы сузили область нашего видения их произвольным выбором! Но ведь группа, с которой я работал, была набором живых людей с их достоинствами и изъянами, как была бы любая группа, и этим людям были интересны именно их — как бы назвать? — антиподы? Визави? Харáктерные прототипы?

— Соответствующие точки контрапункта на параллельном нотном стане, — предложил я.

— Прекрасное определение! — согласился Могилёв. — Лингвистически, правда, несколько неуклюжее.

«Пожалуйста, прошу вас! — снова пригласил я студентов. — Будем пока считать ваш выбор предварительным, но ведь надо начинать с чего-нибудь! Если вы колеблетесь, разрешите мне идти по списку группы. Арефьева Лиза?»

«Тут есть моя тёзка, — пробормотала Лиза. — Великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Как бы её имя подсказывает…»

«Ваша светлость, поздравляю!» — выкрикнули из заднего ряда.

««Ваше сиятельство», — поправил я. — Гагарин Эдуард?»

«Как вы думаете, кем я могу быть… кроме Феликса Феликсовича?» — заявил высокий Эдуард-Тэд, заложив руки за спину и покачиваясь на носках, слегка улыбаясь. Он имел в виду Феликса Юсупова.

«Да, пожалуй! — согласился я. — Гагарина Альберта?»

Эдуард и Ада были братом и сестрой, а полным, паспортным именем Ады было Альберта. Причудливы иногда желания родителей.