Голоса

«Какой вопрос!» — я успел рассердиться на Аду, прежде чем вспомнил, что я же сам и уполномочил её внутри нашего «могилёвского княжества» вести расследования любого рода. Да, наш «имперский следователь» не терял хватки.

«Ну, я предупреждала», — обронила она.

«Вы ведь… вас интересует, простите за уточнение, только… один аспект, верно?» — догадался я.

«Вы очень проницательны».

«В таком случае могу вас успокоить, Алексан-Фёдорыч: именно в том смысле, который Вы имеете в виду, — ничего. Бог уберёг».

«Вот, снова! — упрекнула она меня, при этом посветлев лицом. — Снова вы возводите… то есть не возводите, а, наоборот, приписываете Ему свои заслуги. Зачем «Бог», если это вы сами сопротивлялись и успешно справились с собой?»

«Именно Бог, милостивый государь, — ответил я серьёзно. — Я, разумеется, «сопротивлялся», выражаясь вашим языком, но грош цена была бы моему сопротивлению, если бы, к примеру, Марта оказалась немного более реши…» На этом месте я прикусил язык.

«Так это от неё исходила инициатива?» — холодным, деловым тоном уточнил мой «следователь».

«Послушайте, какое это имеет значение, и особенно сейчас!»

«Для меня — имеет. Ведь мне, сохраняя объективность, в отсутствии которой, как вы знаете, меня уже упрекнули, нужно было бы осудить или вас, или её. А я за вчерашний день поняла, что сделать этого не могу, что это в высшей степени не моё дело. Если же я потеряла свою объективность, то я в качестве следователя — ничтожество, и расследование моё — мыльный пузырь, и вся моя «борьба за права студентов» тоже…»

«Я бы не сказал», — возразил я.

«Неужели? — улыбнулась Ада. — Даже удивительно от вас, такого традиционалиста… Меня, если быть честной, спасла просто случайность: ведь это случайность — то, что вы, простите за выражение, удержались на краю? Да, я сохранила лицо сама перед собой, но какое я право имею прятаться за эту случайность, даже, можно сказать, чудо…» (Я не мог не улыбнуться на этом месте: Ада наверняка не заметила, что такая характеристика совершившегося и несовершившегося в Могилёве для меня и Марты звучит почти обидно. Ей явно было не до деликатностей.) «А ведь случилось и… второе чудо. Хотите знать, какое?»

Я кивнул.

«Сегодня, — продолжила девушка, помолчав, — когда эти двое приехали без Марты, я забеспокоилась — сразу. Сразу и позвонила ей. Марта взяла трубку и ответила, что она в другом городе, с Алексеем, и что всё уже в порядке…»

Я облегчённо выдохнул, и мой вздох от неё не укрылся.

«Вот, — прокомментировала она, — значит, и вы боялись… разного. Я немедленно стала думать: отчего уже? И как она успела там оказаться, если поезд прибывает без четверти три? Только если вышла на предпоследней станции, тогда всё сходится. Зачем? Почему? Как она вас оставила, учитывая и её монархические чувства, и этот… начинавший между вами роман?»

«Уже закончившийся», — пояснил ей ваш покорный слуга.

«Да, хорошо… Тут как раз вы приехали и отвлекли меня от этих мыслей. Но я и вечером всё не могла успокоиться, спрашивала себя: как это произошло? И вдруг сообразила: да из-за потрясения! Марту — потрясло это общее предательство. Я способен понять: я же сам был когда-то монархистом, я семнадцатого октября испытал к вам за ваш манифест чувство тёплой благодарности, почти обожания… Чтó, вам странно слышать? И после этого потрясения она ведь могла… разве не могла она что-то сделать над собой?»

«Марта — слишком православная и слишком благоразумная для таких глупостей», — произнёс я то, что за этот день произносил уж не знаю сколько раз, даже язык стёр об это клише.

«Ай, ладно вам! — скривился собеседник. — Вы меня просто успокаиваете, государь. Очень, конечно, мило с вашей стороны… Вы сами-то разве верите? Если бы не поразительное, совершенно

чудесное явление Алёши — как так совпало? — то кто знает, чем бы закончилось?»

Я только собирался сказать, что именно я немного поспособствовал этому «чуду», уже и рот открыл — но, подумав, решил ничего не говорить.

«Меня спасло чудо, — продолжал наш следователь, — но на чудеса нельзя рассчитывать всерьёз. Случись с ней что — я оказался бы виновен. Не будь моего ультиматума — не было бы ответных требований от Сувориной, и никому бы не пришла в голову эта «игра в предательство». Подумайте: ради чего всё затевалось? Ради неких абстрактных студенток, которые могут в будущем стать жертвами домогательств декана? Да, само собой, если объяснять себе логически, рационально, но разве рациональные мысли руководят человеком, даже если он сам верит, что он насквозь разумен? Меня не отпускала картинка того, как Бугорин хватает эту девочку за её тонкие запястья — вот отчего всё… А если бы случилась беда — зачем это всё было? Вот почему я напросился к вам в гости, хоть это и поздно, и вообще совершенно неприлично».

Собеседник помолчал и продолжил: