Голоса деймонов

Самым удачным художественным отображением сказочных персонажей, на мой взгляд, служат не прекрасные иллюстрации к различным изданиям сказок братьев Гримм, вышедшим за многие годы, а простые картонные фигурки для кукольного театра. Они не объемные, а плоские. Зрителю они видны только с одной стороны — именно с той, с которой нужно. Вторая сторона остается нераскрашенной. Кроме того, персонажи на этих картонках изображены в таких позах, которые говорят либо о каком-то активном действии, либо о переживании сильного чувства. Поэтому отведенную им роль в спектакле без труда можно угадать даже на расстоянии.

Некоторые сказочные герои предстают не в одиночку, а группой, состоящей из более или менее одинаковых персонажей. Двенадцать братьев из одноименной сказки, двенадцать принцесс из «Стоптанных туфелек», семь гномов из «Белоснежки» — все они мало чем отличаются друг от друга. Отсылка Джеймса Меррила к комедии дель арте здесь особенно уместна: в знаменитой серии рисунков Джандоменико Тьеполо (1727–1804) один из персонажей этого жанра, Пульчинелла, изображен как целая толпа одинаковых простачков. На одном рисунке дюжина Пульчинелл одновременно пытаются варить суп, на другом — с изумлением разглядывают страуса. Реализм не справляется с понятием множественности персонажа: двенадцать принцесс, каждый вечер стаптывающих туфельки на балу, или семь гномов, спящих бок о бок в своих кроватках, принадлежат к совершенно иному миру, сверхъестественному и в то же время абсурдному.

Для сказки быстрое развитие сюжета — огромное достоинство. Хорошая сказка мчится от события к событию так же стремительно, как сменяют друг друга картины сновидения, а если и замедляет ход, то лишь настолько, чтобы сказать самое необходимое. Лучшие сказки — отличные примеры того, что нужно, а чего не нужно для хорошей истории; заимствуя образ у Редьярда Киплинга, можно сказать, что лучшая сказка — это огонь, который горит так ярко, потому что из очага выгребли всю золу.

Посмотрим, например, как начинается сказка. Стоит нам увидеть слова «Жили-были» — и нас уже захватил поток истории:

Жил да был на свете такой бедняк, что ему нечем было прокормить даже своего единственного сына.

И сын сказал ему: «Отец, я вижу, что дома от меня никакой пользы. Я вам только в тягость. Уж лучше я пойду и попытаюсь сам заработать себе на хлеб».

Три змеиных листочка

А через несколько абзацев он уже женится на королевской дочери.

Или вот:

Жил-был крестьянин. Денег и земли у него было много, но одного ему недоставало для счастья: не было у них с женою детей. Встретит он, бывало, других крестьян в городе или на рынке, а они давай над ним потешаться и спрашивать, отчего это ему с женой не удается того, с чем легко справляется даже его скотина. Может, они не знают, как это делается? И вот, наконец, однажды он рассердился и, вернувшись домой, воскликнул: «Будет у меня ребенок! Хоть бы и еж, а будет!»

Ганс-мой-Еж

Сочиняя сказку такого рода, не всегда легко понять, какие события необходимы, а какие будут лишними. Но всякому, кто хочет научиться рассказывать сказки, стоило бы изучить «Бременских музыкантов». Это маленькая нелепая побасенка и в то же время настоящий шедевр повествовательного искусства, в котором нет абсолютно ничего лишнего, и каждый абзац продвигает историю вперед.

В сказках нет никакой образности, кроме самой очевидной. Бела, как снег, румяна, как кровь — ничего более. Нет в них и подробных описаний природы или людей. Лес — дремучий, принцесса — прекрасная, волосы у нее — золотые, и действительно, что еще нужно? Когда вы хотите поскорее узнать, что случится дальше, красивые описания только раздражают.

Впрочем, в одной истории есть такое место, где красивое описание сочетается с изложением событий, причем настолько эффективно, что одно без другого просто бы не сработало. Я имею в виду сказку «Можжевеловое дерево», а отрывок, о котором идет речь, начинается после того, как женщина загадывает желание родить ребенка, румяного, как кровь, и белого, как снег. Ход ее беременности описывается на фоне сменяющихся времен года: