Голоса деймонов

Месяц прошел — и растаял снег.

Прошло два месяца — и все зазеленело.

Прошло три месяца — и вся земля укрылась цветами.

Четыре месяца прошло — и ветви деревьев окрепли и переплелись между собой, и весь лес зазвенел от птичьего пения, и опали с деревьев цветы.

Прошло пять месяцев — и женщина снова пришла к можжевеловому дереву. И так от него сладко пахло, что сердце забилось у нее в груди быстро-быстро, и она упала на колени от радости.

Шесть месяцев прошло — и плоды на деревьях вызрели и налились соком, и женщина стала спокойнее.

Когда прошел седьмой месяц, нарвала она можжевеловых ягод и съела так много, что заболела и опечалилась.

Когда же прошел восьмой месяц, она позвала своего мужа и со слезами сказала ему: «Если я умру, похорони меня под можжевеловым деревом».

Это прекрасно, но не просто прекрасно, а в особом смысле: улучшить это при пересказе почти невозможно. Придется или пересказать в точности, как есть, или, по крайней мере, подобрать другие месяцы с другими свойствами, которые бы так же осмысленно соотносились с развитием ребенка в утробе матери, а оно, в свою очередь, — с можжевеловым деревом, благодаря которому героиня сказки — дочка этой женщины — в конце концов воскреснет.

Однако это — редкое исключение, которое лишь подчеркивает правило. В большинстве сказок описания природы отсутствуют — точно так же, как у персонажей отсутствует глубина. Правда, в поздних изданиях Вильгельм усложняет некоторые тексты, делает их более красочными и замысловатыми, но, по большому счету, сказка интересна лишь тем, что происходит сейчас и что случится потом. Формулировки настолько традиционны, невнимание к деталям настолько привычно, что эта фраза из «Йоринды и Йорингеля» вызывает настоящее потрясение:

А вечер выдался славный: солнце ярко светило сквозь деревья, согревая темную лесную зелень, и горлинки печально курлыкали на ветвях старых буков.

История внезапно перестает звучать как народная сказка и превращается во что-то вроде сказки литературной: такую мог бы сочинить писатель-романтик наподобие Новалиса или Жана Поля. Спокойное и безличное перечисление событий уступает место индивидуальным чувствам: сквозь описание проглядывает личность автора, который воспринял эти впечатления, увидел эти подробности мысленным взором и записал их. Владение образностью и способность к описанию делают писателя уникальным, но народная сказка не рождается целиком и полностью в уме какого-то отдельно взятого автора. Уникальность и оригинальность для нее не имеют значения.

«Прелюдия» Уильяма Вордсворта, «Улисс» Джеймса Джойса и любое другое литературное произведение — это прежде всего текст. Слова на странице. Обращать внимание на конкретный выбор этих слов, выявлять разночтения между разными изданиями и следить за тем, чтобы текст дошел до читателя в точности, целости и сохранности, — это задача редактора или литературного критика.

Но народную сказку нельзя рассматривать как текст такого же рода. Народная сказка записывается со слов того или иного рассказчика, и на конечный результат может повлиять что угодно. Сегодня рассказчик может изложить события более красочно и ярко, а завтра он окажется уставшим или не в настроении. У того, кто записывает, тоже свои проблемы: например, если он простужен, то может плохо расслышать какое-то слово или что-то пропустит из-за насморка или кашля. А бывает и так, что хорошая сказка доходит до нас из уст не самого лучшего рассказчика.

Личность рассказчика играет огромную роль: у каждого — свои таланты, свои приемы, свое отношение к делу. Например, на братьев Гримм произвела большое впечатление способность Доротеи Фиманн рассказывать сказку во второй раз теми же самыми словами, что и в первый. Так было гораздо легче записывать; и сказки, записанные с ее слов, отличаются исключительно четкой и точной структурой. Когда для этой книги я работал с ее сказками, меня это тоже восхитило.