Голоса деймонов

Вот вам простой мыслительный эксперимент. Давайте представим себе исчерпывающее описание этого эпизода Гражданской войны в словах. Сейчас у нас нет времени самим составить его, но представьте, что кто-то сделал это за нас. Задача совершенно возможная и реальная. В картине нет никаких загадок с зеркалами, отражениями и предметами, которые упорно отказываются находиться на положенных им местах. Все прочитывается очень легко и непосредственно.

Представим теперь, что мы дали такое же словесное описание другому мастеру, равному по качеству рисунка и композиции, столь же опытному в обращении с красками и в передаче характера через выражение лица, как Йимз, который написал картину в той же технике и на холсте того же размера. Это будет совсем другая картина… но будет ли она существенно отличаться в том, как работает и воздействует на зрителя? Вряд ли. Функционально это будет та же самая картина. Она окажет на зрителя точно такое же влияние. То, что так восхищает в полотне Йимза — мастерство художника и его способность пробуждать сострадание и сочувствие к персонажам — точно так же сработает и в этом случае.

Теперь давайте попробуем провести тот же эксперимент с Мане.

Как думаете, нам это удастся? Мы более или менее достоверно расскажем о том, что находится перед зеркалом, но о том, что за ним… мы уже поняли, как это трудно. В картине слишком много неоднозначного: что это, например, за мазок светлой краски под мраморной столешницей в зеркале, между правой рукой барменши и бутылками шампанского? Это ножка стола или что-то происходит уровнем ниже, среди зрителей? Скорее всего, ни то, ни другое, потому что, если приглядеться как следует, станет ясно, что расположено это нечто перед столешницей в зеркале, а не под ней. На самом деле это отражение света в стекле. И есть еще сама поверхность картины, ее красочный слой, который играет огромную роль в производимом ею впечатлении, — и его видно, только если мы смотрим на оригинал полотна, а не на репродукцию. Обратите внимание на лессировку краски для передачи цветов на корсаже барменши… на то, как выполнены большая люстра и толпа зрителей на балконе. Это типичный почерк Мане, его рука, его мазки — вот что здесь важно. Не уверен, что нам удалось бы описать эту картину в словах с той же точностью и аккуратностью, что и «Когда ты последний раз видел отца?».

Получается, что методика, идеально сработавшая с Йимзом, отказала при первом же приближении к Мане. А ведь мы еще даже не добрались до возможности написать эквивалентную картину по словесному описанию этой — мы даже не смогли внятно рассказать, что на ней изображено, и составить словесный портрет.

Все важное, что есть в Йимзе, можно прекрасно изложить словами. Все важное, что есть в Мане, никаким словам не поддается.

Именно поэтому я могу встать перед Йимзом, описать его работу, и ее суть пройдет через мои слова к вам. Но я не могу прийти в Walker Art Gallery, описать вам Мане и надеяться, что вы уловите суть картины, самое важное, что в ней есть. Картина Йимза представляет собой окно к чему-то, что находится за рамой, внутри нее, — и это сюжет и персонажи. Здесь важны они. Поверхность особого значения не имеет — она выполняет свою репрезентативную функцию, не сбивая с толку, не путая зрителя и не смущая его двусмысленностями. В картине Мане поверхность так же важна, как то, что изображено. Если бы Мане хотел написать окно, он бы прекрасно справился с этой задачей. И если бы это действительно было окно, все загадки оказались бы разрешены, а пространство композиции стало прозрачным, ясным и легко читаемым. Но Мане не интересовали окна.

Вот в этом-то и состоит разница, о которой я говорил раньше, — бездна, отделяющая модернизм от того, реакцией на что он явился. Модернистов в живописи — от импрессионистов, через Сезанна до Пикассо, и дальше, — интересовали не только предметы, изображенные на картине: их интересовала сама природа изображения, описания. В их руках живопись стала самосознающей, самодостаточной.

Модернисты в литературе — Джеймс Джойс, Вирджиния Вулф — точно так же подают нарратив. Чтобы тебя принимали всерьез, больше не нужно брать великий, благородный, исторический, религиозный сюжет для своего художественного или литературного произведения: мысли, текущие в сознании обычного мужчины в обычный дублинский день, или обычной женщины, идущий покупать цветы в Лондоне, или то, как свет дробится и мигает в зеркале, или то, как сияет солнце, заходящее за облаком дыма на железнодорожной станции, — сама суть повседневной жизни, и особенно жизни современной во всем ее блеске и разнообразии, стала более чем достаточным материалом для работы нового самосознающего разума.

Немного позднее Пикассо предпринял самые глубокие и революционные исследования природы видения и изображения, опираясь именно на обыденные повседневные предметы — трубку, бутылку, газету на столе.