Голоса из России. Очерки истории сбора и передачи за границу информации о положении Церкви в СССР. 1920-е – начало 1930-х годов

Судя по письму М. М. Брендстеда, в числе его знакомых были Андрей Белый, отдавший немалую дань мистическим течениям, в частности антропософии, биофизик, розенкрейцер и антропософ М. И. Сизов, Г. И. Чулков, прославившийся как автор книги «О мистическом анархизме»[477], в которой он проповедовал индивидуализм и внутреннюю свободу личности, отрицавшую любую форму контроля над собой.

Абсолютная свобода личности, не связанная ни идеологией, ни экономическим принуждением, элитарность, самовоспитание, власть над обществом – эти идеи объединяли разрозненные программы и концепции. Члены «ордена» стремились проникнуть в различные культурные организации, чтобы вести работу по преобразованию общества[478]. Их представители были в Петрограде в Астрономическом институте (наверное, не случайно Брендстед упоминался как «астроном»), в Москве – Институте художественного слова.

В письме Брендстеда назван большой, но довольно неоднородный список его знакомых – литераторы-мистики, религиозные философы, строго православные церковные деятели. Сам он, по-видимому, не был глубоко воцерковленным человеком, о чем говорит неточное употребление церковной терминологии – «пострижен во эпископа» (правильно: «хиротонисан» или «посвящен» в сан «епископа»).

В кругу его знакомых немало тех, кто пришел к православной вере от марксистских или леволиберальных взглядов, как о. Валентин Свенцицкий, Олег Поль и др. К ярким представителям религиозной философии с чертами индивидуалистического бунта против любой формы принуждения и «рабства» относится кумир многих молодых людей, в частности Михаила Брендстеда, – Н. А. Бердяев[479], который серьезно изучал оккультные течения, преодолевая их воздействие, порой весьма тяжелое. Его труды входили, образно говоря, в хрестоматию «тамплиеров», которые заимствовали у него немало своих положений[480].

В начале 1920-х гг. Брендстед вошел в общину о. Романа Медведя при храме свт. Алексия митрополита Московского, располагавшемся в Глинищевском переулке, где, по-видимому, и принял православие.

Общаясь с православными деятелями, М. М. Брендстед не отходил и от своих мистических пристрастий, после смерти Карелина в 1926 г. Брендстед входит в так называемый Карелинский комитет (комитет по увековечению памяти А. А. Карелина, созданный по аналогии с таким же Комитетом Кропоткина).

Много лет спустя Брендстед писал об о. Романе как об одном из «самых лучших и самых достойных московских священников». «Слава о нем распространилась далеко за пределы Москвы. Его изумительная по духовному напряжению и внутренней красоте служба в храме святителя Алексия на Тверской собирала молящихся со всех концов города. Автор этих строк имел большое счастье быть в среде духовных детей этого замечательного священника, учителя и человека. Когда нескольким ближайшим духовным детям и ученикам о. Романа пришлось порвать с ним духовное общение вследствие раскола, то этот разрыв был тяжелой трагедией для обеих сторон»[481], – писал он.

Кроме М. М. Брендстеда в братстве о. Романа состояли в 1923 г. Валерия Лиорко и Олег Поль. После выхода декларации митрополита Сергия (Страгородского) Олег Поль и Валерия Лиорко стали прихожанами храма свт. Николая на Ильинке (Никола Большой Крест), отделившимся от митрополита Сергия. Как показывал на допросе 25 февраля 1931 г. о. Роман, «из числа отколовшихся от братства был один по профессии учитель, на которого в будущем я думал положиться как на ближайшего помощника в руководстве братством. Это был очень начитанный молодой человек (около 25 л[ет]) по фамилии Поль Олег»[482].

В конце 1927 г. М. М. Брендстед посещает храм Никола Большой Крест, настоятелем которого был о. Валентин Свенцицкий. А. А. Тахо-Годи называет Михаила Михайловича духовным сыном о. Измаила Сверчкова.

Отец Измаил произвел на Брендстеда большое впечатление. Михаил Михайлович писал в очерке, опубликованном уже после отъезда из России, «Святая ночь в Москве 1930 года»: «Сравнительно молодой, широко образованный, он происходил из круга академической интеллигенции. Занимая крупный пост в красной армии, он в течение ряда лет не боялся являться в храм в полной форме и скромно стоял всегда на одном месте в полумраке в глубинах притвора. Затем, когда на отворотах его военной куртки появился генеральский “ромб”, он стал показываться в храме в штатском пальто, а вскоре вся паства увидела его в алтаре в священническом облачении и узнала его как отца Измаила. Это был самый любимый священник. Он был еще популярнее, чем Свенцицкий. Его умное и доброе лицо, обрамленное большою и красивою темно-рыжею бородою, так было характерно и так бросалось в глаза, что было совершенно непонятно, как мог он играть двойную роль, продолжая оставаться в красной армии. Днем нередко встречали его в полной красноармейской форме, в “буденовке” на голове, в автомобиле, в обществе чуть не самого Каменева, а вечером он, высокий и стройный, неутомимо служил “вечерню” и исповедовал своих многочисленных духовных чад»[483].