Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Этнические сети, основанные на семейных и общественных связях, смягчили переезд для этих мигрантов. Они могли рассматривать свои путешествия скорее как плавное движение, чем как шокирующее перемещение, даже несмотря на то, что они изо всех сил пытались сократить расстояние между родным и приемным домом. Сознание своего маргинального статуса проявлялось наиболее отчетливо, когда мигранты обсуждали свою жизнь в долгосрочной перспективе. Мечты в полной мере воспользоваться культурными, социальными и интеллектуальными возможностями столицы были отсрочены в случае Калиловой и отвергнуты, даже спустя поколение, Хайдаровым. Москва для всех, кроме Асадова, стала, как это ни парадоксально, родным городом, где никто из них не смог остаться. Советские столицы все также были пространством, не приветствовавшим гостей, которые хотели остаться надолго и не соответствовали определенным географическим, этническим или социальным критериям. Как утверждала Калилова, проблемы жизни в Москве усилились в конце 1980-х гг. Многие мигранты особенно выделили последние два года перестройки, которые в большей степени, чем распад Советского Союза, стали переломным моментом, когда их собственные жизненные пути были пересечены траекториями изменений социальных и национальных отношений в Ленинграде, Москве и по всему Советскому Союзу.

Глава 7 Перестройка

Весной 1987 г., когда экономическая ситуация ухудшилась и товары исчезли с прилавков деревенских магазинов, Эркин Бакчиев отправился в Москву с чемоданом, полным рублей. Он собирался закупить товары, которые были в дефиците у него дома, на юге Кыргызстана, и хотел перепродать их на главном базаре в соседнем Оше. В промежутках между обязательными посещениями Мавзолея Ленина и Кремля Бакчиев изучил ассортимент различных магазинов и нашел большие запасы рубашек торговой марки «Меркурий», размеры которых были слишком малы для большинства москвичей, но подходили, по его мнению, мужчинам из Средней Азии[948]. Он дал небольшую взятку сотруднику универмага «Первомайский» и приобрел эти рубашки по ценам ниже розничных. За время, проведенное в Москве, он пришел к мысли, что может закупать дома люфу по низким ценам и продавать ее в столице как губки для мытья посуды. Бакчиев нашел пожилую женщину, готовую сдавать ему комнату в своей квартире, когда он приезжал в столицу. В поисках других мест продажи он прибыл в Ленинград, где остановился у своего армейского приятеля. Бакчиев посетил Эрмитаж, с удовлетворением отметив, что бывшие военнослужащие могли входить туда без очереди, и выразив сожаление, что на посещение музея, для осмотра которого нужен месяц, у него был всего один день. Продолжив свой бизнес в Риге (Латвия), он встретил первых продавцов твердой валюты и решил купить немного долларов США, чтобы подстраховаться в случае возможных проблем с деньгами в быстро меняющемся Советском Союзе.

Когда в 1990 г. экономическая ситуация в Москве ухудшилась из-за роста цен и спорадического дефицита, Бакчиев занялся торговлей продуктами питания. Он продавал абрикосы и дыни оптом группе таджиков, с которыми познакомился в поезде во время одной из долгих поездок в Москву. Бакчиев стремился любой ценой избежать торговли на московских улицах. Увеличение числа торговцев со всего СССР привело к ожесточенной конкуренции. Проверки документов участились. Даже когда жизнь становилась все тяжелее, новые предметы роскоши напоминали Бакчиеву о резкой разнице в уровне жизни в его родном селе и в двух столицах СССР. Он вспомнил поездку в Ленинград, где пользовался платным туалетом в шикарной гостинице, который был весь покрыт мрамором: «он был настолько чист, верите, можно даже кофе пить внутри»[949].

Бакчиев переживал, что при такой роскоши в столицах Михаил Горбачев не в состоянии поддержать хотя бы стабильный уровень жизни остального населения, особенно в таких отдаленных уголках, как его село. Советский глава, по его мнению, превращал его родину «в чужую страну», с пропастью между богатыми и бедными[950]. В 1991 г., когда инфляция подскочила, рядовые москвичи пополнили ряды уличных торговцев, продавая домашнюю утварь. Жизнь в родной центральноазиатской деревне, где можно было выращивать продукты и содержать собственный скот, оказалась лучше, чем в столице Советского Союза. Гордость Бакчиева за собственный успех и способность своего села пережить перестройку умеряло осознание того, что внезапно ставший очевидным крах государства поставит под угрозу его источники дохода и изменит его жизнь и жизнь его семьи.