Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Вызовы и кризисы перестройки возникли из-за экономических диспропорций и практик, предшествовавших временам Горбачева и наиболее заметных в южных республиках СССР. Неофициальные сети, мобильность и движение денежных средств отсрочили расплату за политику, которая одновременно была имперской по стилю и считала целесообразным оставить постоянно растущий сектор услуг в серой, неформальной зоне. Динамизм мигрантов расширялся и усиливался, пока советские лидеры боролись за реформирование системы, которая уже была надежной рыночной экономикой, хотя и неофициальной; с сильными этническими идентичностями, лишь частично обузданными дружбой народов; и с экономикой, которая не благоприятствовала периферийным регионам и к концу перестройки значительно увеличила разрыв между богатыми и бедными в двух столицах и в масштабах Союза. Арчи Браун утверждал, что перестройка «была не столько кризисом, порождающим реформы, сколько реформами, ускорившими кризис»[1098]. Возможно, мы не видим неминуемого кризиса в начале 1980-х гг., но мы также не видим, что последствия, так же как и политика перестройки, возникают из ниоткуда. Вплоть до середины 1991 г. ее финал был неопределенным, но перестройка отражала в конечном счете неудачные попытки руководить и управлять Советским Союзом, чья мощь со времен Брежнева и до Горбачева в значительной степени определялась успехами социализма. Усиление связей между центром и периферией в последние годы существования СССР не могло спасти страну. Напротив, в этом выражалось измождение ее окраин. Экономические кризисы стали причиной конфликтов, которые быстро приобретали национальный характер и выходили из-под контроля режима, когда динамизм брежневской эпохи, бурливший в неофициальных сетях, превратился в стремление к полному контролю над политическими институтами слабеющего государства.

Заключение Мигранты: красные или «черные»?

Поздний Советский Союз был обществом постоянного движения. Миллионы граждан со всех уголков СССР наводнили ленинградские и московские железнодорожные и автобусные вокзалы и аэропорты, а затем направились на рынки и в магазины, к туристическим достопримечательностям или на культурные мероприятия, в техникумы или университеты, на строительные площадки или в офисы, поселились в общежитиях или квартирах. По иронии судьбы такая мобильность порождала образы неподвижности, что и стало ассоциироваться с мнимым застоем при Брежневе. Создавалось впечатление, что советские граждане стоят в бесконечных очередях – за ленинградскими и московскими потребительскими товарами, за билетами на популярные спектакли и даже просто для того, чтобы мельком увидеть первого руководителя страны. Благодаря образованию и урбанизации перед советскими гражданами открылось множество возможностей. Молодежь понимала, что преимущества и привилегии, которые их современная страна им предлагает, можно наиболее эффективно реализовать в крупных городах, а две столицы давали для этого лучшие шансы. Даже кратковременное пребывание в Ленинграде или Москве – чтобы получить знания, заработать денег или установить связи с местным сообществом, – могло изменить жизненные планы.

Истории советских мигрантов, рассказанные их собственными словами, позволяют узнать, какой выбор стоял перед ними, а также какие решения они принимали, прокладывая свой жизненный путь в последние десятилетия существования Советского Союза. Открывшиеся возможности для мобильности встраивались в контекст углубляющегося дисбаланса между перифериями – Кавказом, Средней Азией и азиатскими областями России – и ядром СССР в европейской урбанизированной части России. Этнические стереотипы и расистское отношение к советским «черным» сосуществовали с единым гражданством и принципом дружбы народов. Рассказывая о поездках в Ленинград и Москву и проведенном там времени, мигранты в качестве ключевых причин своих передвижений называли амбиции, целеустремленность и возможности устроиться на работу. Благодаря тому, что мигранты создали сети связей или вступили в уже существующие, возник позднесоветский динамизм. Личные и семейные связи, связи с деревней или с людьми своей нации оживили капилляры системы, которая связывала центр и окраины, формальную и неформальную экономику. В позднесоветский период эти сети связей, распространившиеся в двух столицах, в далеких деревнях и по территории всего социалистического государства, содействовали поддержанию образа процветания и счастья, который олицетворял позднесоветскую мечту.