Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Таблица 1. Информация о респондентах и датах проведения интервью

В итоге мы собрали для этого проекта семьдесят пять интервью, семьдесят из которых было использовано в этой работе[1113]. Когда я начал брать интервью в 2005 г., у меня был частично структурированный список открытых вопросов, которые позволяли примерно проследить жизненные пути мигрантов: от их мотивации к переезду до первых впечатлений от Ленинграда и Москвы, от их учебы или работы до повседневных взаимодействий с принимающим городским сообществом и государством. Затем я просил поразмышлять о своем советском опыте в свете их сегодняшней жизни. Благодаря личным связям и контактам Центрально-евразийского исследовательского общества я смог связаться с учеными и специалистами из моей целевой группы. Большинство из них учились в ленинградских или московских университетах, прибыли в Ленинград и Москву в результате набора университетских работников и белых воротничков или же в рамках программ по обмену в 1970-х и 1980-х гг. Я брал интервью вживую в Северной Америке и на различных конференциях или по телефону. Аспирант Карлтонского университета, который работал в Санкт-Петербурге, изучая афганских беженцев, побеседовал по моей просьбе с несколькими таджиками, что помогло мне уточнить вопросы, которые я потом задавал респондентам, оставшимся в бывших республиках Советского Союза. Мы оба поняли, что открытые вопросы, например, о том, какие у мигрантов были отношения с принимающим населением, могли вызвать односложные ответы вроде «нормальные», и при этом было сложно добиться от респондентов каких-то разъяснений. Испытуемым также не нравилось, когда мы использовали термин «расизм», поскольку они считали расизм скорее западным явлением. В результате наши открытые вопросы сопровождались примерами о каком-то конкретном опыте, а упоминания расизма заменило выражение «дискриминация по национальному признаку». Также мы столкнулись с тем, что некоторые рассказчики были более разговорчивы, чем другие. Некоторые даже начинали интервью с рассказа о своей «советской биографии», который мог длиться несколько минут; другие же считали вопросы о повседневной жизни слишком личными и не чувствовали себя комфортно, посвящая незнакомца в свою личную жизнь. Нужно было овладеть искусством того, как разговорить респондентов.

Я понял, что интервью, в особенности полуструктурированное с открытыми вопросами, способно создавать отношения[1114]. Если разговор между интервьюером и респондентом проходит хоть сколько-нибудь успешно, то во время рассказа между ними формируется своего рода связь. Я работал над тем, чтобы эта связь была положительной. В рамках опроса я уделял наибольшее внимание тем вопросам, которые были важны для моих респондентов, и задавал дополнительные вопросы, когда они были настроены на разговор (и попросил, чтобы мои коллеги, помогающие мне в исследовании, делали то же самое). Меня очаровало то, как вдумчиво, а иногда и эмоционально интервьюируемые восстанавливали в памяти события своей жизни. Я и другие члены моей команды сами вовлеклись в этот процесс. Возможно, мы были фоном для этих рассказов: есть такие истории, которые, например, респонденты хотели бы рассказать молодой кыргызской аспирантке, а не канадскому профессору средних лет. А при чтении стенограмм проявлялись различные нарративные стратегии, пусть даже отрывочные и противоречивые. Воспоминания о жизни в советский и постсоветский периоды перекликались друг с другом.