Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

На следующем этапе исследования я искал респондентов в Санкт-Петербурге и Москве. В 2007–2008 гг. я работал совместно с другим канадским исследователем над поиском контактной информации в вездесущих национальных диаспорах, которые возникли в этих городах в 2000-х гг. Нам помогли грузинские, кыргызские, узбекские и таджикские ассоциации. Многие из испытуемых были общественными деятелями и поэтому чувствовали себя комфортно, рассказывая о себе, а некоторые респонденты теряли терпение уже после 20–30 минут интервью, а ведь обычно оно занимало от одного до двух часов. Мы обнаружили, что эти национальные организации предлагали свои «истории успеха», то есть истории грузин, кыргызов, узбеков или таджиков, которые преуспели уже в постсоветскую эпоху и чьи истории жизни в советское время способствовали этому успеху. Еще одна проблема в наших разговорах с мигрантами, оставшимися в двух столицах, связана с ситуациями, когда ответы и истории затрагивали время после 1991 г. Нужно было быть особенно внимательными и следить за тем, когда респондент начинал говорить о периоде 1990-х гг. И я осознал, что десятилетие с 1990 по 2000 гг. – начиная с дефицита товаров первой необходимости в период поздней перестройки и до президентства Владимира Путина – для многих превратилось в отдельную эпоху, которая запомнилась экономической неопределенностью и политической слабостью. А моя молодая научная ассистентка из Канады заметила удовольствие, которое испытывали участники интервью, детально описывая свои «похождения» с русскими женщинами.

Когда я проводил другие интервью методом «снежного кома», я заметил, что наш самый большой пробел – недостаточное количество торговцев и рабочих (на фабриках, в строительстве или в сфере обслуживания), чье присутствие на улицах Ленинграда и Москвы часто отмечали, но почти никто их не изучал. Во время поездки на конференцию в Кыргызстан в 2007 г. по чистой случайности я встретил респондента, который был лимитчиком в Москве в 1980-х гг. Найти торговцев было тяжелее. Национальные диаспоры Санкт-Петербурга и Москвы не давали нам их контактов, и не только потому, что они хотели продемонстрировать самых уважаемых своих членов. Среди известных петербуржских и московских ученых, изучающих современных торговцев из Средней Азии и Кавказа, к их же удивлению, не нашлось ни одного человека, который мог бы связать меня с теми, кто приезжал в две столицы до конца 1990-х гг. Тысячи и тысячи сезонных торговцев в двух постсоветских городах принадлежали молодому поколению. Поэтому следующий этап моего исследования включал поиск этих людей уже у них дома. Мои коллеги в Азербайджане и Кыргызстане связали меня со студентами из небольших южных городков, чьи родственники в 1970–1980-х гг. ездили торговать в Ленинград и Москву. Эти коллеги и студенты в 2009 г. провели многие интервью вместо меня, поскольку респонденты предпочитали говорить по-азербайджански или по-кыргызски, а не по-русски. Аналогичная ситуация повторилась через два года. Другие респонденты, найденные моей коллегой в 2011 г. в Кутаиси (Грузия), – торговцы и мигранты, работавшие в сфере услуг, предпочитали вести разговор на родном языке. В интервью, проведенных молодыми женщинами из Кыргызстана или из Грузии, был свой колорит. Их респонденты детально, – что было весьма полезно для создания контекста нашего проекта – объясняли, какой была жизнь в СССР и чем, по их ощущениям, их детство и юность отличались от сегодняшнего процесса взросления.

Я был готов к тому, что в процессе интервью столкнусь с чувством ностальгии по Советскому Союзу, ведь это явление уже привлекло значительный интерес научного сообщества. Я обнаружил закономерности, которые были схожи с выводами Светланы Бойм, Дафны Бердал, Марии Тодоровой и других исследователей: прослеживалась тоска по утраченному сообществу, в котором отношения между людьми казались более ценными, а связи с друзьями и семьей были как будто более прочными[1115]. Респонденты из моей выборки расхваливали взаимоотношения в многонациональных общежитиях в манере, подобной тому, как в исследовании Бойм люди идеализировали свою молодость в коммунальных квартирах. Эта ностальгия относилась скорее к «неправдоподобному» прошлому, поскольку респонденты верили, что нынешняя, в данном случае постсоветская, система разрушила элементы прежнего режима и общества, такие как успех и мобильность, которые были критически важными для идентичности мигрантов[1116].