Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Честно говоря, когда я только приехал, мне не понравилось то, как люди себя вели, особенно не понравилось, как мужчины вели себя по отношению к женщинам. Когда они напивались, на праздновании дня рождения или типа того, они начинали оскорблять женщин. Вот что происходило, когда они напивались. [Помню,] я сижу за столом у друзей, а муж с женой начинают жестко пререкаться. Они были не с факультета [в университете]. Я же работал и на заводе [инженером], так что я общался с рабочим классом, и они – мужчины и женщины – часто ссорились друг с другом. Может быть, я просто из другой культуры. Мы тоже ссоримся, но, может быть, просто по-другому. Но здесь мужчины и женщины просто начинают разговаривать очень грубо и обзывают друг друга. Так что да, это для меня тоже было шоком. Даже общаясь с милицией, они использовали такой язык[506].

Обустроиться в городе, по мнению Хаджиева, значило в том числе принять тот факт, что существуют разные модели поведения, продолжая при этом уважать ценности в отношениях, которые были заложены на его родине.

Приезжие женщины и мужчины также отзывались о том, как изменились их представления о женственности и мужественности в Ленинграде и Москве. Ирма Баланчивадзе отмечала: «Русские женщины, а не мужчины, здесь были главными, что было очень непривычно для грузинских мужчин – в наших семьях главную роль играют мужчины. Даже когда мы ходим по магазинам, деньги находятся у мужчин, а в России за распределение средств отвечают женщины, и они – главы семьи»[507]. Сомкишвили также подчеркивал главенство женщин над мужчинами в России, так как они выступали «за главных в семье и отношениях»[508]. Он упоминал, что это никак не повлияло на его жизнь, поскольку он уже приехал в столицу со своей женой-грузинкой. Его слова демонстрируют настроение и других мужчин-мигрантов, которые, с одной стороны, охотно комментировали то, как изменились гендерные роли, но, с другой – не хотели, чтобы эти изменения как-то затронули их мужскую идентичность. Как и мужчины, женщины пытались привыкнуть к новым сценариям поведения разных полов. Несмотря на то, что Элисо Сванидзе была в восторге от возможности уже вскоре после приезда в Москву устроиться на работу в универмаг, что позволило ей начать новую, независимую жизнь, она с неодобрением комментировала «открытость» русских женщин. «Как человека меня никогда не изолировали и не выделяли из группы советских граждан, но советской женщиной я себя никогда не чувствовала»[509]. Сванидзе опасалась, что принятие на себя этой роли разрушительно бы подействовало на ее идентичность как грузинки. Одна респондентка из Таджикистана осуждала русских женщин за то, что они одновременно вели себя неорганизованно – были неспособны смотреть за собственными детьми – и командовали своими мужьями. Тема отношений между полами дала недавно приехавшим повод поразмышлять о культурных ценностях в контексте их национальных традиций и Советского Союза в целом. Что значило быть грузином, таджиком или же советским гражданином? Насколько сильно они стремились – или должны были стремиться – влиться в мир современной, русской, советской культуры, в которой места мужчин и женщин были другими?

Разница культурных сценариев бросалась в глаза в неожиданных, а подчас и неловких ситуациях. Майя Асинадзе по прибытии в Москву испытала потрясение, но не связанное с отношениями между мужчинами и женщинами: она решила, что жители столицы бессмертны.