Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Помню, когда я впервые приехала сюда, мне очень здесь понравилось. Почему? Ну, я думала: сколько месяцев живу здесь, и никто не умирает. Никто вокруг не был одет в черное. В Грузии, если родственники или близкие друзья умирают – и даже если они вам не близкие друзья, – люди одеваются в черное. Но здесь никто не носил траур. Я не видела ни траура, ни похорон. Для нашего народа церемония погребения очень важна. Существует традиция носить черное в течение сорока дней, а похороны могут длиться неделю или больше, люди все это время приходят к вам домой. А в Москве ничего подобного не было[510].

Эта история о наивности Асинадзе стала началом более близких отношений с ее «ангелом-хранителем». Между ними зародилось понимание, несмотря на разницу культур: «Итак, однажды я высказала [свою догадку] Людмиле. Она засмеялась и сказала, что в Москве люди умирают каждый день, но их просто отвозят в морг. Я начала понимать различия [в наших традициях]. С того дня Людмила стала интересоваться у меня тем, что принято в Грузии, какие у нас традиции и обычаи»[511]. Обмен культурными воззрениями и ритуалами позволили Асинадзе обустроиться в новом доме, привнеся в это пространство обычаи своего родного региона. Эта история фиксирует и то, как молодая и «зеленая» девушка из деревни превратилась во взрослую горожанку, которая все глубже понимала ритмы московской жизни.

В воспоминаниях мигрантов о переезде в студенческие годы и в молодости ощущение свободы, отсутствие поблизости родителей и семьи и восторг от пребывания в самом сердце Советского Союза смешивались с дискомфортом. Садиг Эльдаров, который в семнадцать лет начал жить в университетском общежитии в Москве, вспоминал: «У меня не было опыта самостоятельной жизни, а попав в Москву и студенческую среду МГУ, я окунулся в мир нового общения и взаимодействия. С одной стороны, этот новый неизведанный мир притягивал, манил меня своей новизной, а с другой – пугал и тревожил своей неопределенностью и многообразием»[512]. Эльдаров тщательно выбирал круг общения из-за того, что его однокурсники недостаточно внимания уделяли учебе – в отличие от того, что он видел в старших классах своей элитной школы в Баку, – а их сексуальные связи были беспорядочными. Эту «совсем другую жизнь» Дамира Ногойбаева, приехавшая учиться в МГУ, охарактеризовала как полную приятных соблазнов, но в то же время неопределенную и даже опасную[513]. Однако среди мигрантов более распространены были убеждения, о которых говорил Арьян Ширинов: он выделял свободу действий и целеустремленность. «Я был молод, был хозяином своей жизни»[514]. А Лали Утиашвили «приехала сюда и сразу поняла, что нужно принять вещи такими, как они есть», даже несмотря на то, что она не отказалась от своей грузинской идентичности и в конце концов построила второй дом в Грузии, так и не сумев полностью влиться в культурное пространство Москвы[515].

Мигранты упоминали о преимуществах, которые давала возможность перемещаться в пределах единого советского пространства, под контролем одного государства. Акмаль Бобокулов, который во время службы на Балтийском флоте видел, как многие его земляки-узбеки из сел кочевали туда-сюда, ценил единое пространство СССР как фактор, преодолевающий значительные различия между отдаленными сельскими окраинами и ядром страны: «Между моей родиной и Ленинградом было очень мало общего. Климат другой. Культура другая. Образ жизни тоже разный. Но это была одна страна: Советский Союз. У нас была одна система, одни правила, одна идеология, так что можно было очень легко передвигаться по стране и без проблем адаптироваться к новому»[516].