Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве

Кыргызу Анарбеку Закирову, бывшему призывнику, позже изучавшему архивоведение, Мавзолей давал чувство общности. Он вспоминал, что там он «всегда в итоге встречал других кыргызов и разговаривал с ними, <…> во время каждого приезда в Москву обязательно делал там первую остановку»[478]. Абдул Халимов, студент медицинского отделения, шутил, что он был одним из немногих выходцев из Средней Азии, которых ленинский Мавзолей не впечатлил, ведь он «уже насмотрелся на трупы»[479]. Для мигрантов и туристов памятники выступали многонациональными пространствами, символизировавшими общие советские мечты, реализованные с помощью материалистического прогресса ленинской, социалистической модернизации.

Мигранты с Кавказа, из Средней Азии и азиатской части России, поместив себя в этнический ландшафт столиц, сохраняли острое чувство собственной национальной принадлежности. Размышляя о первоначальных ощущениях включенности в сообщество, они причисляли себя к людям неславянских национальностей в целом. Некоторые мигранты рассказали, что они обратили внимание на большое количество еврейского населения, и это отличало две столицы от городов в их родных регионах, где преобладали русские[480]. Один татарин рассказывал: «[только] когда я приехал в Питер [в 1979 г. – Ленинград], я точно понял, кто такие евреи»[481]. Присутствие евреев в столицах давало понять, что это космополитические города, которые могут стать домом не только для русских. Гульнара Алиева предпочитала спрашивать дорогу у образованных и «приветливых» евреев вместо неотесанных и часто грубых русских[482]. Она не сомневалась, что легко могла по виду человека понять, что перед ней еврей – так же, как она могла различить тех, кто не был частью принимающего населения Ленинграда и Москвы.

Первые впечатления о Москве были яркими из-за присутствия в городе африканцев. Как и евреи, африканцы – прежде всего студенты – с 1960-х гг. стали частью этноландшафтов крупных городов России, в особенности Ленинграда и Москвы. Во времена холодной войны в рамках хрущевской политики, направленной на привлечение и завоевание лояльности стран третьего мира, тысячи африканских студентов наполнили университеты[483]. Самое большое сообщество африканских студентов было в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы в Москве. Эльмира Насирова и другие выходцы из Средней Азии чувствовали свое превосходство над африканцами: их кожа зачастую была темнее; одежда – более «экзотической», кроме того, они не были советскими гражданами, а лишь представляли внешний круг тех, на кого распространялась дружба народов[484]. Приезжие с советского Юга ценили связи с европейцами, которые, как считалось, преследовали ту же советскую или коммунистическую мечту. Сауле Искакова рассказывала, как она была счастлива, что попала в круг латвийских студентов, когда она приехала из Казахстана. Ее имя, распространенное и в Латвии, послужило началом дружбы и укрепило ее веру в то, что «этнос не имел тогда никакого значения»[485]. Разнообразная реакция на неславянских приезжих сигнализировала о желании быть включенным в пространства, которые считались советскими, но вместе с тем были местами для белых и европейских жителей, иными словами, для избранных: талантливых, трудолюбивых граждан со всего СССР.

В центральных городах СССР русский язык был признан в качестве языка общения между всеми гражданами. Успешная адаптация к языковой среде имела решающее значение в вопросе трудоустройства[486]. Обучение в школе на русском языке и служба в армии облегчили переход на русский язык для многих приезжих, а тем, кто не имел такого опыта, нужно было быстро освоить новый язык. В Ленинградском ПТУ, где учился Алекс Коберидзе, была интенсивная программа по изучению русского языка, которую студенты могли проходить во время и после основного обучения. Курсы должны были подготовить выпускников, которые собираются остаться в городе, к работе в трудодефицитных экономических отраслях. Для тех мигрантов, которые, как Давид Сомкишвили, не владели русским языком, переход в новую среду поначалу был совсем не простым. Один армянин, приехавший в Ленинград в 1966 г. со средним уровнем владения русским, даже с третьей попытки не смог поступить в Академию художеств СССР[487]. Асылбек Альбиев утверждал: «Если ты не говорил по-русски, тебя даже за человека не считали»[488]. Асинадзе отчетливо вспоминала свои первые дни в Москве, когда ее «ангел-хранитель» была на работе. Она сначала опасалась самостоятельно исследовать город из-за того, что считала свой уровень знания языка средним, хотя на школьных экзаменах по русскому заняла первое место в классе. Она взволнованно и нервно прогуливалась мимо туристических достопримечательностей в центре города, ходила по своему любимому ГУМу (Государственному универсальному магазину) на углу Красной площади, подружилась с якуткой, которая свободно говорила по-русски. Они провели несколько дней, вместе изучая город. Однако в один из дней произошло нечто неожиданное: