Голоса Варшавского гетто. Мы пишем нашу историю

Да разве можно забыть свое имя? Ведь оно пятьдесят три года росло вместе со мной, пятьдесят три года жило вместе со мной, пятьдесят три года цвело, пускало корни, давало побеги – ребенок и ребенок ребенка. Тот, кто время от времени заглядывает в священную книгу, знает, что одно имя способно уничтожить мир. И сотворить мир тоже может одно имя. Тора называется «законом Моисеевым»: она носит имя Моисея. Имя Гомера начертано на «Илиаде».

Правда и то, что некоторые имена следует проклясть, стереть из памяти человеческой. Но есть и имена, которые род людской благословляет и будет благословлять, пока не прервется.

Имя мое невелико, человечеству нет резона его благословлять. Но и проклинать его нет резона. Но каким бы незначительным ни было мое имя, я не давал варшавскому кагалу никакого права отбирать его и заменять бумажным номерком. Амалек, да сотрется и имя его, и память о нем, отдал приказ, и глава кагала, чья ученость и мудрость известны всей еврейской общине, его выполнил – буква в букву[150].

И вот вместо меня за пустынными стенами гетто, возвести которые велел все тот же глава юденрата, скитается номер, напечатанный черным по белому: надменное создание, аристократ среди номеров.

Этот номер – мое бывшее «я». Этот номер – мое бывшее имя. Понятия не имею, что будет, когда в 120 лет меня похоронят по еврейскому обычаю (я на это надеюсь) и ангел смерти спустится ко мне и постучит по моему надгробию: «Ма шимхо?» «Как тебя зовут?» … Что мне тогда ему ответить?[151] Что меня зовут четыре тысячи пятьсот восемьдесят? Не сочтет ли он меня сумасшедшим? А как быть с теми, кто придет после меня? Они прочитают в хрониках о городе Варшаве в тысяча девятьсот сорок втором году и наверняка изумятся, что номер живой превратился в номер мертвый. Мне бы хотелось сказать им, людям будущего, что мы, те, кто не пишет историю на бумаге, а творит ее своей кровью, ничуть не удивлены. Да и чем нас теперь удивишь? Они разбили нам сердце, надругались над нашим телом, оплевали Ковчег Святыни, попрали Тору Моисея солдатскими сапожищами.

Амалек[152], да сотрется его род из памяти человеческой, отдал приказ, и варшавский кагал его исполнил. Из трехсот тысяч живых еврейских душ лишь тридцати тысячам наборов цифр из избранного народа дозволили остаться, и указ этот был подписан и скреплен печатью самого главы кагала, чьим именем однажды будут пугать детей в колыбели.

Мое имя и все, что есть я, тоже снискало милость у важных особ и превратилось в номер. Как Мотл у Шолом-Алейхема, сын кантора Пейси, бегает босой, восклицая: «Мне хорошо – я сирота», так и я брожу по двору дома на Францисканской, заменившему мне весь мир, и заявляю: «Мне хорошо – я номерок».

Я веду роскошную жизнь. Аристократический номер придает мне значительности, достоинства. Возвышает меня над мусорной кучей, в которой роятся остальные тридцать тысяч или около того – и убеждают себя, что лишь они по-прежнему достойны состоять в Клубе Избранного Народа. Мой номер получает в день четвертушку глинистого хлеба и какое-то хлёбово, состоящее главным образом из кипятка, картошки, которую кто-то уже украл из котла, да нескольких крупинок, что гоняются друг за другом и никак, бедняжки, не могут друг друга догнать. Еще моему номеру время от времени выдают лежалое яйцо с каплей крови[153], каплю меда да изредка шматок старого мяса, которое, даже если его разрубить на куски, не сравнится вкусом с выдержанным вином.

Мне хорошо – я номерок. Я внесен в общие списки варшавской святой конгрегации. Умный глава кагала любит листать эти списки. Другой бы на его месте, пожалуй, читал проклятия Моисеевы. Он бы, наверное, слышал плач детей, которые умерли, не успев родиться. Он бы, пожалуй, прислушался к воплю трехсот тысяч душ, закланных на алтаре Амалека, которые мечутся промеж нас и не дают покоя ни единому из этих избранных счастливцев-номерков из числа избранного народа.

Но он видит лишь номера, этот умный глава варшавской святой конгрегации. А поскольку он властелин этих номерков и не обязан кормить их даром, он каждый день издает по указу и рассылает учтивые извещения:

«Так-то и так-то, уважаемый номерок, повелеваю тебе явиться завтра в шесть часов на строительство мрачной стены, которая удерживает тебя, точно ты на цепи, и грозит совсем удавить, удушить. Ты обязан отгородиться стеной. Ты обязан прийти и смыть кровь твоей матери и твоего отца, растерзанных Амалеком при пособничестве его верных головорезов. А если что-то еще осталось в доме отца твоего или в твоем собственном доме, ты обязан помочь Амалеку украсть твое добро – принеси же его, как ценный дар.