Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову

Об экспериментах Уайта, «касающихся воздействия глубокого охлаждения на ткани центральной нервной системы», Мюррей писал так, будто они были научной фантастикой: в такое, утверждал он, «невозможно поверить». Уайт убедительно доказал, что посредством глубокого охлаждения мозг можно на значительное время ввести практически в стазис, – без кровоснабжения, без метаболизма он будет казаться «мертвым»! – а затем снова оживить без всякого вреда для него. «Только подумайте, что это значит, – развивал мысль Мюррей. – Мозг, этот тончайший, сложнейший, хрупкий механизм, управляющий всем, не только способен перенести охлаждение, казалось бы несовместимое с жизнью. Его можно таким способом спасти»[542]. Остановка мозгового кровообращения открыла дорогу мощному прогрессу в кардио– и нейрохирургии: она позволила оперировать дольше и выполнять более тонкую работу. Успешными операциями по удалению труднодоступных опухолей и даже реконструкцией аорты медицина обязана новаторской работе Уайта. Именно эта работа, утверждал Мюррей, была его главным достижением. Уайт узнал, как заморозить голову, чтобы сохранить ее функциональность, и значит, сберечь пребывающую там личность – человеческую душу. Разве это не достойно признания?

Об остальных, не столь общеполезных изысканиях Уайта Мюррей предпочел не распространяться. В своей заявке он и словом не обмолвился о том, чем могла быть полезна пересадка человеческой головы. Перед написанием заявки Мюррей попросил Уайта вкратце описать работу над методикой перфузии, предупредив не впадать в многословие (в тексте не должно быть ни одного лишнего знака) и не упоминать «пересадку организма». «Чтобы тебе самому не пришлось конфузиться, – пояснил Мюррей. – Буду рад помочь»[543]. Свое письмо Мюррей подписал «твой брат по ланцету», пообещав сделать все, что в его силах, чтобы заявка попала к членам Нобелевского комитета. Но, предупреждал он друга, «наша переписка должна храниться в полном секрете»[544]. Строго говоря, Уайт не должен был даже знать, что его выдвигают. Согласно регламенту Нобелевского комитета, имена номинантов (и тех, кто их выдвигает) должны оставаться засекреченными в течение 50 лет – это гарантия анонимности. Однако всем очевидно, что сами члены комитета не всегда исполняют регламент.

Уайт отправил Мюррею и свой дополненный послужной список. Дописав карандашом новые сведения (со своими узнаваемыми печатными прописными и завитушками у строчных) поверх старых, напечатанных на машинке, он отдал эту мешанину дочери Пэтти – набрать на компьютере. В итоге текст занял ровно 12 страниц. У Уайта – две ученые степени, четыре почетные. Он занимал 13 различных постов в системе здравоохранения, редактировал три крупных журнала – Surgical Neurology, Resuscitation и Journal of Trauma – и входил в редколлегии еще нескольких изданий. Состоял членом 58 обществ в нескольких странах, участвовал в многочисленных попечительских советах и удостоился несметного числа наград и дипломов. Уайту отчаянно хочется добавить к ним еще одну – но на сей раз это не в его власти. Остается сидеть и ждать.

Нейрокомпьютерный интерфейс

Уайт сидел. И ждал. Тем временем в начале 2010 года, но по другую сторону Атлантики, в Цюрихе швейцарские хирурги сообщили горькую новость молодому (всего 21 год) гимнасту, студенту Давиду Мзее, неудачно выполнившему приземление после сальто вперед. Поролоновое покрытие не смогло смягчить удар, и Мзее сломал шею. После нескольких месяцев физиотерапии к Давиду вернулась способность управлять верхней частью тела, но ногами при таком повреждении спинного мозга он почти не мог двигать (а левой – совсем). Как и многим до него, Давиду предстояло провести остаток жизни в инвалидной коляске[545].