Голуби над куполами

– И кого же ты там воплотил? Тень его отца?

– Стражника, – выдавил из себя Бурак после длительной паузы.

– Со словами, стало быть, роль не доверили? С «кушать подано!» я погорячился…

– Да что вы понимаете в искусстве! – вскочил Иван на ноги. – В этой пьесе почти нет возрастных ролей! Я, между прочим, Бессудного в «Бойком месте» играл. Кочкарева в «Женитьбе», Телегина в «Дяде Ване»…

– Понял-понял! На тебе весь репертуар держался. Тока у Злыдня вопрос возник: «Че ж ты тада по Бульбостану мотаешься со своими композициями смехотворными?».

– Стихотворными, – поправил тот очки. – Сейчас не самое благоприятное время для творческих работников. Приходится подрабатывать.

– Бухать надо меньше творческим работникам. Тогда и жены уходить не будут, и дети презирать, и режиссеры на дверь указывать, – ударил Тетух в самое больное место белоруса. А не фиг было менту подгавкивать! То, что он мог заглотать от Лялина, не собирался заглатывать от Бурака. – Кстати, анек прикольный всплыл в тему: «Батюшка, а могу я пить водку во время поста? – Вкушай, но без радости!».

Все, кроме Русича, засмеялись, даже Иван.

– А вот еще один, – воскликнул опер, дожевывая свой бутерброд. – «Свидетели Иеговы, позвонившие в квартиру пьяного преподавателя философии, через полчаса приняли ислам прямо возле домофона».

На этот раз хохотали все, и громче других – отец Георгий, у которого в связи с услышанным возникли собственные ассоциации.

На сытый желудок работать хотелось еще меньше, чем на голодный, но, как пел Высоцкий, есть план, хоть удавись. Надев самодельные полиэтиленовые пелерины, бывшие когда-то хозяйственными мешками, мужчины приступили к фасовке муки. Настроение у всех было отличное.

– В нашем мировосприятии наблюдается положительная динамика, – заметил Лялин. – Так держать, мужики!

Все согласились с тем, что ругаться неконструктивно, а, стало быть, нужно выбирать для бесед нейтральные темы. Например, о бабах, охоте, рыбалке, футболе… Нет, о футболе, пожалуй, не нужно. Там тоже много подводных камней. Лучше остановиться на бабах, которых, по мнению Паштета, нужно любить, как ротвейлера, властно и отстраненно. Иначе с цепи сорвутся, что собственно, и произошло с его последней зазнобой.

– Это ты о той, к которой на такси ехал, когда к хачам в руки попал? – сыпанул Юрий соли на Пашкину рану.

– О ней, овце клонированной.

– Что ж вы о девушке-то своей так грубо? – произнес Бурак осуждающе.

– О бывшей девушке. Я Лильку на конкурсе красоты подснял. Она там утешительный приз «зрительских симпатий» получила. Это притом, что самой породистой была из всех тридцати мартышек, жаждущих торгануть своим обнаженным скелетом. Клянусь, мужики, это не девки, а призраки на ходулях. Мечта извращенца.

Так вот, протиснулся я за кулисы, а она там поливает слезами корзинку с эксклюзивной косметикой и сертификатом на тур по Золотому кольцу России. Как водится, представился продюсером какой-то труднопроизносимой хрени, забрал ее в ресторан на «переговоры», а оттуда – прямиком в коечку. В средствах я не особо стеснен, так что, вместо Золотого кольца, полетели мы с ней в Париж. Там она все по бутикам копытила, рвалась в Мулен Руж и мишленовские рестораны. На Эйфелевой башне фотосессию устроила, в Диснейленде на качельках сутки провела. Ни о Лувре, ни о Нотр Дам де Пари, ни о кладбище Пер-Лашез даже слышать не захотела. А учится девица, заметьте, на искусствоведа в МГУ. Дура дурой, но cиськи – «троечка» и глаза офигенные. Да и в постели такие рулеты заворачивает, будто в самой Индии Камасутре обучалась. На это я, собственно, и подсел.

Отец Георгий недовольно скривился.

– Пардонь, батюшка, что в твоем присутствии мы перетираем наши земные потребности, – приложил Павел руки к груди. – Но согласись, что мы с тобой читаем похожие книжки – Библия учит любить ближнего своего, а Камасутра объясняет – как именно. Уж прости меня за откровенность.

– Бог простит! И да пребудет с тобой разум и совесть, – перекрестил Русич хохочущего Паштета.

– Ты это… не отвлекайся, – обеспокоился Владик сменой темы. – Сиськи офигенные… Что дальше?

– Думал я, что влюбилась девка. А она меня просто использовала, навешав на уши быстрорастворимой китайской лапши. Сама-то Лилек бедна, как церковная мышь: стипухи не получает – учится так себе. Родакам ей помогать особо нечем. У них в Пензе, кроме нее, еще двое младших на горбу сидят. Да и что можно взять с учителей, кроме анализа? Вот она и кинулась в «красавицы», чтобы поднять свою цену полученным «сертификатом». С ним с престарелых буратин можно слупить куда больше.

Тогда я этого, конечно, не знал. Снял ей квартиру поближе к унику, шмотки покупал, культурную программу обеспечивал…

– Тебя че, паяльником пытали? – удивился опер. – Добровольные пожертвования, так сказать.

– Да не оскудеет рука дающего, – поддержал его монах. – Давайте, и дастся вам.

– Да мне не материального жаль! – выронил Павел из рук мерный стакан. – Меня бесит ее неблагодарность.