Голуби над куполами

– Рахмат, – бросил на него Айболит признательный взгляд. – Правилна – нагной. Эта может делат заражения крови и… смерт. А тонкий штаны – толка дырка. Рана ровный, инфекция, кажица, нет. У Пашка-ака – балной шок. Должна быт ооочен болна, даже тмитса перед глазами. Нада нашатыр нюхат.

– Подсунь ему под нос свои носки – сразу очнется, – посоветовал белорус.

– Часта стират – парвуцца, – стал оправдываться наивный таджик. – Он и так в многа дырка. Нада нашатыр… антибиотик… раствор хлоргексид.

Джамшед наложил на Пашкину рану повязку. Обработал раствором водки рассеченную бровь. Потрогал огромную гематому на левом боку.

– Там может бит перелома или трещина ребров. И в голова – трясение мозгов.

– Грехи наши тяжкие, – вздохнул отец Георгий, смывая мокрой вафельной тряпицей кровь с лица и тела Павла. – Если б знал, где упал, то соломки б подостлал.

– А мы и подостлали, – важно объявил Бурак. – Как в воду глядели, когда пристраивали под балконом мешки с мукой. Получилась мягкая посадка. Вот эти четыре я лично укладывал.

– Поклон тебе низкий в самые портянки, – проворчал опер, которого уже достала болтовня белоруса.

– Не за что! – ничуть не смутился тот. – Вы, Юрий, слазили бы все-таки наверх… посмотрели, вдруг чичи там ящик с едой оставили.

– У нас тут – пипец кровавый, а ему, проглоту, жрать подавай! – сорвался на крик Лялин.

Став в стойку Юрия Цезаря – подбородок вверх и вбок, белорус с пафосом произнес:

– Как говорил персонаж пьесы Эжена Скриба, план был великолепен, но я не учел, что в замке крутая лестница – скатился с нее и сломал ногу. За свою неудачу, капитан, вы срываетесь на пожилом нездоровом человеке, который, между прочим, предупреждал вас о последствиях этой безумной авантюры. К тому же, там, наверху, остались ваши вещи.

Лялин мысленно согласился с лицедеем. Тот и впрямь попался ему под горячую руку.

– Не будем ссориться, – включил он заднюю. – Я полез наверх, а вы осторожно уложите Пашку на мою шконку.

Коробки с продуктами Юрий наверху не обнаружил. Стало быть, чичи собирались сначала забрать расфасовку и лишь потом сбросить рабам объедки. Печалька! «Около месяца мы еще продержаться сможем. Есть запасы крупы и сахара. Да и муки у нас – выше крыши, – раздумывал Лялин над сложившейся ситуацией. – А дальше начнется голодный бунт, а за ним и каннибализм». Опера пробил холодный пот. Вниз он ехал, как в преисподнюю. Отвечать на вопросы сожителей ему не хотелось.

Натянув на Павла ватные штаны Владика и накрыв его своим спальным мешком, Юрий собирался ознакомить присутствующих с их невеселыми перспективами, но не так судьба велела.

Очнувшись, Пашка увидел сгрудившихся над ним сожителей. В их глазах было столько жалости и сострадания, что он не на шутку испугался.

– Че за фигня у нас происходит? – пошевелил «воскресший» запекшимися губами.

– Ждем возвращения блудного сына, – c шекспировским трагизмом изрек Бурак, и все дружно рассмеялись.

Глава 21 Голод

С момента последней встречи с бандитами прошло два месяца. Как Муса и обещал, бункер все больше стал походить на склеп. Если раньше у узников существовал хоть какой-то отсчет времени – от одного визита кавказцев до другого, то теперь не было и его, как не стало продуктов питания и работы. Отсутствие последней оказалось наиболее ощутимым минусом нового этапа жизни мужчин. Именно работа была стимулирующим и организующим фактором их существования в неволе. На самокопание и рефлексию времени просто не оставалось – нужно было выполнять план, спущенный сверху. Пленники так уставали, что, едва добравшись до горизонтальной поверхности, проваливались в сон, чтоб наутро снова приступить к ненавистной работе.

Время показало, что отсутствие занятости – зло куда большее, чем физические перегрузки. Без выполнения ежедневной нормы мужчины внутренне размагнитились. Бурак слонялся по лабиринту в поисках геопатогенных зон и, казалось, слегка повредился рассудком. Мажор ежедневно закрывался в туалете и протяжно выл. Джураев с утра до ночи ходил в обнимку с котом, нашептывая ему на ухо что-то по-таджикски. Пашка постоянно скандалил то с белорусом, то с Мажором. Любое возражение последних вызывало у него желание убить обоих, предварительно испытав на них все пытки средневековья.

И только отец Георгий был невозмутим и спокоен, как горьковский Лука – всех мирил, учил терпению и всепрощению. «Избавь меня, Господи, от слабости в моем сердце, от страха и сомнения, укрепи мой дух!» – взывал он ко Всевышнему, когда температура в бункере поднимала градус.

Лялин прекрасно понимал: причина сбоя привычного ритма – голод. Из провианта у пленников остались лишь мука, соль да спички. Запас круп и сахара, в свое время сделанный батюшкой, полностью исчерпался. Еще неделю назад мужчины ели пшеничную кашу на воде. Теперь же приходилось давиться клейстером из муки.

Русич виновато разводил руками:

– Было б хоть немного дрожжей, можно было бы просвирки испечь, а так…

Тетух вздохнул, вспоминая посыпанную солью горбушку хлеба, съеденную им два дня назад.

– Не забывайте: у нас в резерве имеется Обама.