Голуби над куполами

– Мажор еще та… амфибия двуликая. Изображает бунтарство, а сам от родаков все ништяки имеет. Гены пальцем не раздавишь… Куршевели ему, видите ли, уже не вставляют – на русский экстрим приперся. Так пусть получит его по самые гланды. И нехрен возрастом прикрываться. А то умничает, как взрослый, а когда летит харчок в пятачок, поднимает вой в стиле Паниковского. Открыл пасть не по делу – получи и распишись! В любом животном cообществе существует иерархия, и ее следует соблюдать. И не вписывайся за этих пассажиров! Пусть сами выстраивают «коммуникативное взаимодействие», как выражается наш театральный деятель.

Юрий задумался над словами Паштета. В чем-то тот был, несомненно, прав, но в любом обществе должна быть не только иерархия, но и порядок. Сильный не должен обижать слабого только потому, что тот не может ему симметрично ответить. А нервы сейчас у всех на винте, включая его самого.

– Как нога? – сменил тему опер. Что делать дальше, он просто не знал.

– Да ноет пока. Ощущение такое, что по ней все время ползают муравьи. Джинсов жалко. Справные были портки, крепкие, плотные…

«Ребятки, ужин готов!» – раздался из рабочки голос отца Георгия, и мужчины поспешили на трапезу.

Затируху хлебали, молча, без особого энтузиазма. Всем хотелось вернуться в то «счастливое» время, когда на столе перед каждым из них стояла консервная банка кошачьего корма, миска каши, сдобренной комбижиром, жестянка морской капусты и кусок влажного «резинового» хлеба.

– Дядь Юр, как вы думаете, чичи к нам уже никогда не придут? – робко поинтересовался Сергей. – Что они вам на прощание сказали?

– Ничего, – ответил тот неуверенно. – Выстрелили в Пашку и ушли. Раз не приходят, значит, их уже повязали.

– И они в полиции про нас расскажут?

– А как же! – зло хохотнул Тетух. – Делать им больше нечего, как вешать на себя еще несколько статей.

Алтунин заметно сник.

– Стало быть, мы умрем здесь, и ни один археолог не найдет наших костей?

– Не исключен и такой вариант, – с прозекторским хладнокровием произнес Лялин, уставший работать психотерапевтом.

Узники надолго замолчали, ухнув каждый в свое. Да и о чем можно говорить, когда доедаешь последнего ежа без соли? Хотя нет, полпачки каменной соли у них еще было. Не было ежа. Только престарелый крысак да кот-дистрофик.

– Мужики, вы слышите запах чебуреков? – забредил вдруг Бурак. – Отчетливый такой, как в детстве. У нас, в Гродно, рядом с кинотеатром, ларек был. Там жарили пирожки, беляши и чебуреки. Мы, пацаны, перед сеансом всегда там в очереди стояли. Какая это была смакота! Ничего вкуснее тех чебуреков никогда не едал!

– А мне вчера детсадовский омлет приснился, – признался отец Георгий. – С привкусом соды. Ее туда специально подмешивали, чтоб он высоко поднимался и был плотным. Бабушкины омлеты были гораздо вкуснее, а приснился именно садиковский, надо же…

– А мне, хлопцы, не жрачка, а курево снится. Засыпаю с мыслью о них, с ней же и просыпаюсь. Во сне вижу гаванские сигары в огромной деревянной коробке. Запах умопомрачительный, – подключился к беседе Тетух. – И главное, никогда сигар не курил. Все больше «Данхил», «Сенатор», «Капитан Блэк». В худшие времена доводилось дымить и самокрутками из низкосортного табака. Но сигар сроду в рот не брал, а поди ж ты…

Лялину же давно ничего не снилось. Вообще. Падая на лежанку, он мгновенно засыпал, независимо от того, какие потрясения пережил за день. Юрий вообще был не очень впечатлительным. Бывшая супруга ему не раз пеняла: «В тебе намертво засел тяжелый ментовский дубизм». «А, может, она была права?», – подумал опер, поглядывая в сторону раскатанного на столе теста.

Заветрившись, оно превратится в аппетитную лепешку, и фортуна немножечко им улыбнется. Эта мысль здорово напугала Лялина. Он вдруг с ужасом осознал, что понятие счастья ассоциируется у него с куском теста. А это уже – край, днище. Ощущение того, что ты являешься личностью, куда-то вдруг испарилось. Все мысли были сконцентрированы на животных желаниях. Ему хотелось лишь еды и тепла. Что же говорить об остальных?

В последнее время мужчины стали быстро уставать. У них постоянно кружилась голова. Из-за дурных условий существования в воздухе витали недовольство, раздражение и агрессия.

Хуже всех переживал пленение белорус. Еще совсем недавно это был импозантный мужчина с претензией на светскость. Сегодня же на нарах сидел сгорбленный, пожилой дядька, жалующийся на нехватку воздуха, многочисленные болячки, ощущение приближающейся смерти. Черты его лица сильно обострились, сделав его похожим на старика Хоттабыча. Кожа на шее превратилась в пупырчатый дерматин. Под красными слезящимися глазами образовались мешки. Жидкая козлиная бородка артиста была схвачена аптечной резинкой, такой же, как и седой хвост на затылке. Он уже давно не делал зарядку, не чистил зубы, не расчесывался. «Какая разница? – отмахивался Иван от замечаний сожителей. – Все равно все скоро загнемся».