Читаем Голуби над куполами полностью

Айболит вскинулся, как ужаленный:

– Кушать кот?! Ты, Пашка-ака, савсэм сильна халава ударил!

– Ударил, не спорю, – почесал тот ушибленное место. – Однако это – выход. По дуроскопу рассказывали, что в Китае ежегодно съедают четыре миллиона кошек, зуб даю.

– А я читал в Интернете, что в семнадцатом веке, когда на кораблях заканчивалась провизия, команда начинала есть трюмных крыс, – задумчиво пробубнил Алтунин, глядя на Злыдня, сидящего на плече у Павла. – Для матросов их просто отваривали, а на офицерские столы грызуны подавались жареными, тушеными или в виде котлеток. Судовые повара называли их «перепелами океана». Крысятина щедро приправлялась гвоздикой и кориандром, но все же сохраняла специфический запах.

– Тоже вариант! – поддержал Мажора Бурак, находящийся в состоянии перманентной войны с Тетухом. – Крыса, дожившая до трех лет, – уже долгожитель! За эту отметку «переваливают» единицы. Сколько времени Злыденьу нас околачивается?

Лицо Пашки вмиг посерело.

– Это че, наезд? – свел он брови в одну линию, и всем стало понятно: скандала не миновать.

Лялин шустро втиснулся между мужчинами.

– Стопэ, олени! Вот выберемся на свободу, приглашу вас всех в «Пекинскую утку». Нигде в Москве вкуснее ее не готовят.

– Жаль только – жить в эту пору прекрасную уж не придется – ни мне, ни тебе, – процитировал Некрасова белорус. – Наш шанс на выживание – ноль целых, хрен десятых.

– А я позову вас в нашу обитель на «архиерейскую» уху, – кинулся разряжать обстановку Русич. – Пальчики оближете. Это – не обычная уха, а кулинарный шедевр на петушином бульончике.

– Что нам Репина палитра,

Что нам Пушкина стихи:

Мы на брата – по два литра,

По три порции ухи!

– скороговоркой произнес Тетух.

Брови артиста поползли вверх. Услышать от Паштета строки Галича он никак не ожидал.

Тем временем рты у мужчин наполнились слюной. Они ее шумно сглатывали, пытаясь обуздать разыгравшееся воображение.

– Братья мои! Не ссорьтесь, – засуетился батюшка. – Я сейчас приготовлю затируху. Обжарю муку, добавлю воды и соли. А назавтра сделаю лепешки: замешу тесто, раскатаю его и оставлю заветривать до образования корочки. Затем будем отрезать небольшие куски, раскатывать их и жарить. Корочка разделится на мелкие кусочки. После жарки они так аппетитно хрустят! Правда, для этого нужно растительное масло, но, как любит говорить монастырский отец эконом, за неимением гербовой пишут на простой…

После слов Русича мужчины заметно подуспокоились. Джамшед остался помогать монаху, Бурак с Алтуниным отправились в комнату отдыха играть в шахматы. Опираясь на костыль, сооруженный из подручных материалов, Паштет потянулся за Лялиным в «морской» зал. Юрий переселился туда после того, как Бурак объявил его угол «геопатогенной зоной, вредоносно влияющей на здоровье».

Тетух плюхнулся на лежанку опера, сложив ноги на его прикроватный столик.

– Атмосфера в коллективе близка к критической. У трагика совсем забрало упало – целыми днями ползает по подвалу со своим отвесом в поисках вчерашнего дня. Мажор воет. Того и гляди – с мозгов спрыгнет. У Айболита в последнее время тоже тюбетейку сносит: забил свой обрезанный на намаз, уцепился в Обаму, как черт в грешную душу, и все ему по фигу. У одного тебя, Юр, нервы крепкие, как нейлоновая удавка. Я весь обзавидовался…

– Если кому-то из нас завидовать, то только отцу Георгию…

– Брось ты! – фыркнул Павел, механически поглаживая раненую ногу. – Батюшка – чел с сумеречным сознанием. Такое впечатление, что в его мозг вживили чип с особой программой, по которой он живет, не испытывая ни малейшего драматизма. А это тоже патология.

– Что ты предлагаешь? – прервал Лялин его тираду.

Пашка сдвинул плечами.

– Не знаю. Но боюсь, что с голодухи может начаться такой движняк, на фоне которого Иероним Босх со своими ужасами покажется шаловливым мультипликатором. Я как-то смотрел фильмец пиндосовский, «Голод» называется. Так там один недоумок проводил жуткий эксперимент: загнал пять молодых людей в обвешанный видеокамерами подвал и больше месяца наблюдал за своими жертвами, оставив им лишь питьевую воду и скальпель. Еды у них не было, и люди стали терять человеческий облик. Ради выживания они были готовы на все, вплоть до каннибализма. Так вот, если что… я за себя не ручаюсь. Сам знаешь, у меня периодически вышибает кингстоны.

– Вышибает их у тебя исключительно на Мажора с Бураком. Как цепной пес, на них бросаешься.

– А на кого мне еще кидаться? – простодушно поинтересовался Паштет. – Поп с Айболитом повода не дают. На тебя не бросишься – прилетит по хлебалу пара свежих лещей. А эти… Лицедей меня бесит своими мудрствованиями. Пусть научится излагать свои мысли просто и доходчиво. Тошнит уже от выпендража: «Ваши слова, милейший, – бурлеск чистой воды, равно как и вы – акциденция современности», – довольно точно спародировал он интонации белоруса, натянув на лицо его выражение.

– Да ты, Пашка, артист. Вам с Бураком нужно дуэтом работать, – рассмеялся Лялин. – А мальца-то за что обижаешь?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Земля
Земля

Михаил Елизаров – автор романов "Библиотекарь" (премия "Русский Букер"), "Pasternak" и "Мультики" (шорт-лист премии "Национальный бестселлер"), сборников рассказов "Ногти" (шорт-лист премии Андрея Белого), "Мы вышли покурить на 17 лет" (приз читательского голосования премии "НОС").Новый роман Михаила Елизарова "Земля" – первое масштабное осмысление "русского танатоса"."Как такового похоронного сленга нет. Есть вульгарный прозекторский жаргон. Там поступившего мотоциклиста глумливо величают «космонавтом», упавшего с высоты – «десантником», «акробатом» или «икаром», утопленника – «водолазом», «ихтиандром», «муму», погибшего в ДТП – «кеглей». Возможно, на каком-то кладбище табличку-времянку на могилу обзовут «лопатой», венок – «кустом», а землекопа – «кротом». Этот роман – история Крота" (Михаил Елизаров).Содержит нецензурную браньВ формате a4.pdf сохранен издательский макет.

Михаил Юрьевич Елизаров

Современная русская и зарубежная проза
Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза