Голубиная книга 2 (СИ)

– Се наследник и будущий царь лукоморский! Нарекаю его Владеем! – провозгласил он, но торжественность момента испортила Кызыма:

– Владейка джок, Кабанбай якши!

От такого имени бояр смех пробрал, едва удержались от громкого хохота. Отворачиваются, глаза отводят, а сами ухмылки в бородах прячут. Испанцы, не понимая, чем веселье вызвано, толмача в толпе высмотрели, давай с него перевод требовать. Тот аж вспотел, не зная, как и дипломатичность соблюсти, и в конфуз не впасть.

– Град конкистадор! – нашёлся он наконец и, утерев вспотевшее лицо шапкой, добавил:

– Мучо, мучо гранд.

– Мучо джок, гранд джок, Кабанбай якши, – топнула ногой Кызыма, но испанцы уж перевод на веру приняли и снова давай шляпы в воздух подкидывать.

– Виват кабальеро! Виват инфанто!

Вавила дар речи потерял, до того растерялся, но тут снова Василиса вмешалась, неловкость своей премудростью скрасила.

– У хызрыр обычай есть, – пояснила она, – как ребёнок родится, так на двор выйти да первое, что на глаза попадётся, именем станет. Вот царица как вышла, так видно, кабанчика и увидела.

– Что ж, жена, ты как хочешь сына называй, но для всех остальных Владеем царевич будет, – сказал своё слово царь–батюшка и передал сына нянькам. С сожалением передал, так бы и смотрел на него день–деньской, на круглое личико, на носик махонький, да на щелочки глаз под чёрными бровками. Няньки тут же своим делом занялись, а царь приступил к делам государственным – велел пир на весь мир закатить, и перво–наперво приказал кабанчика того ретивого изловить да зажарить, дабы перед глазами у царицы не маячил. Глядишь, может и позабудет, перестанет называть сына свинским именем.

Поскакали гонцы к соседям ближним и дальним, на праздник приглашения доставить, и про Власия не забыли. Отправили ему с птицами весть. Вот уж стали гости прибывать, а сына приёмного всё нет и нет. Попусту Вавила Домовика просьбами одолевал, в который раз просил с птахами письмо Власию в Ирий отправить. Не доходили ни просьбы, ни письма до адресата. Причина у царя Вавилы для такой настойчивости имелась веская, вот и ходил он по горнице, заложив руки за спину, словно зверь в клетке, всё ответа ждал.

– Ну што? Принесли письмо? – вопрошал он каждые пять минут у Домовика.

– Нет есчо, – спокойно отвечал царю старый домовой, не отвлекаясь от штопки валенка.

– Да как такое быть может? Отца родного игнорировать, да брата новорожденного – не было ещё такого в Лукоморье!

– Ну, всё когда–нибудь впервые бывает, ибо иначе ничего бы и не было, – глубокомысленно отвечал Домовик, прилаживая заплатку на второй валенок, – глядишь, создаст прецедент.

– Да плевал я на эти твои прецеденты! – И царь Вавила плюнул в сердцах, да вот незадача: в нервном возбуждении не заметил он, как второй раз плевок в деревянного идола, изображающего Рода Светлого угодил – в аккурат промеж глаз шлёпнулся. Оплошность эта имела далеко идущие последствия. Неприятности не замедлили сказаться, уже утром боги царя обратной связью порадовали.

Утро в Лукоморье для многих тягостным было, мед хмельной на пиру рекой лился, столы ломились от кушаний, а потом, как издревле у лукоморцев водится, песни до утра пели. Не удивительно, что с утра на белый свет многим и смотреть не хотелось. Многим, но не царю Вавиле. Он без мёду хмельного пьян был – от счастья. Оставив народ пировать, сам улизнул в горенку, где люлька механическая мерно покачивалась, а в люльке царевич Владей спал, носиком сопел, губками причмокивал во сне. Долго Вавила сыном любовался. Всю ночь бы просидел так, да няньки прогнали, велели идти гостей развлекать.

Вернулся царь–батюшка к столу праздничному, смотрит – гости уж сами развлекаются: кто под столом, а кто и лицом в салате. Велел он дружинникам захмелевших по постелям разнести, а кому одеял да подушек не хватит, тех на сеновале с комфортом устроить. Постоял немного, поглядел, как приказ его выполняется, да заскучал. Спать не тянуло, хоть и глаз не сомкнул. Подумав, решил он прогуляться.

Рассвет только–только забрезжил, но тепло уж по–летнему, воздух терпкий, ароматный, а роса тёплая, что молоко парное. Соловьи поют, заливаются, душу радуют. Решил Вавила, пока Городище спит, прогуляться по траве босиком – детство вспомнить. Вышел он на улицу, и огородами, короткой дорогой, на луг направился. Шёл, улыбался, душа от радости пела. Вот ведь как, думал Вавила, вчера молнии гремели, будто буря страшная надвигается, а сегодня теплынь, благодать. Решил царь, что это боги рождению царевича радовались, ведь огонь небесный понапрасну с неба падать не будет. Полыхнула молния так, что люди – те, кто после пира на ногах стоять мог – на улицу высыпали, на чудо подивиться.