Голубиная книга 2 (СИ)

– Да куда уж яснее: ставни позакрывай, ибо Стрибог сейчас вдохнул твоей жертвенной нашатыревой вони, и замер. А ведь скоро выдохнет, да и слёзы тоже потекут. То ветер был, а теперь ещё с дождём да градом начнётся, и будет натуральная буря, ибо чихать да плакать в Ирие все сподобятся.

Но Потап уже не слушал – от окон бояр оттаскивал, да ставни захлопывал. Едва последние затворил, как тут же царский терем тряхнуло. Ветер завыл, зашумел пуще прежнего.

Раздался треск, о крышу что–то грохнуло и покатилось.

– Деревья с корнем выворачивает, – сказал воевода, успокаивая перепуганных бояр.

Бояре обречённо вздыхая, расселись по лавкам. Они уже третий день заседали, буря их в царском тереме застала, пришлось поневоле дела государственные сверхурочно вершить. Ели тут, и спали тут же, на лавках.

– Мне до нужника б, – шепнул Потапу Незван – толстый боярин, одетый в соболью шубу. Носил он эту шубу уж года четыре – с тех пор, как царь Вавила за хорошую службу со своего плеча снял и ему на загривок накинул. Ни летом, ни зимой не вылезал из неё. Те бояре, что раньше смеялись над странностью соратника, теперь с завистью поглядывали на шубу. Холод за стенами терема стоял натурально собачий, а одеты все были по погоде, которая в день созыва думы теплом радовала. А счастливый обладатель шубы наотрез отказывался поделиться, и никому не позволял погреться, укутавшись в соболий мех, хоть изрядно потёртый, но тёплый.

– Так иди, кто запрещает–то? – пожал плечами воевода.

– Да боюсь, понесёт меня ветром, и улечу, аки птица гордая, в поднебесье.

Потап с сомнением глянул на круглощёкого, толстого, с большим животом, Незвана, и хмыкнул:

– Нет, боярин, улететь не ты не сможешь, больно ты толст да тяжёл. Ежели только укатиться получится, так тоже не гордой птицей, а круглым колобком.

– Да хоть и колобком, – не стал спорить боярин, – хоть и укатиться, лишь бы в нужном направлении. Уж мочи нет терпеть, как до отхожего места надобно.

Потап снял с крючка верёвку, привязал один конец к ноге Незвана, и говорит:

– Пойдём, страдалец, подсоблю. Только смотри, шубу–то запахни потуже, чтобы на манер паруса полы не раздувались. – И крепко держа в руке другой конец, направился к двери.

Тут небо потемнело, будто туча чёрная опустилась во двор, свет заслонила.

– Куда?! Стой, Потап, не ступай за порог! – Заголосили бояре. – Незнамо, что за чернь там такая!

– Ну, чернь, ну, небо потемнело, так что ж теперь? Не помирать же человеку? Родить и ещё некоторые потребности естественные справить – погодить нельзя.

– А ежели там враг какой? Ежели с ветром лютым туча хызрырская налетела? – Не унимались бояре.

– Хызрыры?! – Взревел воевода, хватая в другую руку палицу. – Так били мы собак поганых бусурманских и дальше бить будем!!! – Отодвинул засов, налёг богатырским телом на дверь и, что есть сил, толкнул. Потап готовился сопротивляться ветру, но дверь неожиданно легко распахнулась, и воевода, вылетел из терема прямо к лапам змея Горыныча. А за ним, привязанный за ногу, пересчитав ступени седалищем, скатился боярин Незван.

– Спа–а–а… си–и–и… бо–о–о… – кричал он, подпрыгивая на ступенях то животом, то задом. – Я уже не хочу! Я всё сделал… – и тоненько скуля, упал у высокого крыльца навзничь, спрятав голову в высокий воротник дарёной шубы. – Отпусти верёвку, ветер–то стих, я ужо сам куда надобно дойду!

– Пошто ты встал, аки столб дубовый, а? Отвечай, воевода! – Спросили голосом, которого Потап уж не чаял услышать. Не замечая слёз, покатившихся по щекам, он ринулся к змеиному боку – помочь прибывшим спуститься.

– Царь… Царь–батюшка! – Прошептал он и тут же, во всю глотку, закричал:

– Ур–ррр–ра!!! Царь Вавила вернулся! Люди! Царь–батюшка вернулся!

– Верёвку… – хныкал сзади боярин. – Верёвку отпусти, Потапушка…

Но Потап не слышал страдальца, он на лету поймал царицу, спрыгнувшую со спины змея, и, расцеловав в обе щеки, поставил её на землю.

– Дырбаган ишак казан! – Вдруг засмущалась такого приёма царица. Вырываясь из крепких воеводиных рук, она первым делом спросила:

– Малайка якши?!

– Якши, царица, якши! Там няньки да мамки с ним, в колыбели качают. И Еленушка с сёстрами возле люльки сидят.

– Люлька джок, конь якши!

– Кызымушка, – прокряхтел Вавила, скатываясь со змея Горыныча, – ты опять за своё? Какой конь? Пусть ветер прежде стихнет!

Но Кызымы и след простыл. Она уже в терем влетела, к сыну понеслась.

– Вот ведь баба неуёмная, – улыбнулся Вавила вслед, – ишь, как не терпится ей мерку для седла снять!

– Да царь–батюшка, какое седло? Она ж сама им не пользуется, неужто сыну позволит?

– И то верно, – кивнул Вавила, со всех ног кинувшись к дверям. – Потапушка, ты уж прости, но сперва сыночка посмотрю, а дела государственные потом… – донеслось из терема.

– Верёвку… Потапушка… отпусти… сожрёт ведь… – снова проскулил привязанный за ногу боярин.