Голубые родники

Пока Артем Иванович возился с мотором, я бродил по улочкам станицы Кочетовской. В гостях у Виталия Закруткина, конечно, не побывал, не везло мне в дороге на знаменитых земляков. Так уж повелось, что приходится писателю откладывать в сторону начатый роман и ехать с наказом избирателей в Ростов, а то и в Москву, к министру. Писатель всегда с людьми. Еще в первый послевоенный год оставил Закруткин уютную квартиру в Ростове и поселился в этой станице. И сразу прижился, стал для всех тут своим, этот высокий худощавый человек в гимнастерке и солдатских сапогах. Человек нелегкой судьбы, кандидат наук, талантливый писатель, Закруткин сумел быстро расположить к себе кочетовцев, органично вошел в их жизнь, как человек, живущий их нуждами. «Хорошая школа, новая дорога, дом для престарелых не меньше значат, чем собственное произведение», — любит говорить Виталий Александрович.

Десять лет назад областное начальство собиралось создать в этой станице отделение зернового совхоза, но Закруткин доказал, что создание виноградарского совхоза в этих местах будет более целесообразно. Так родился в Кочетов-ской виноградарский совхоз. Рабочие этого совхоза в шутку называют Виталия Александровича нештатным агрономом.

В станице добротные, на казачий лад сколоченные дома, зеленые улицы с фруктовыми деревьями, с цветниками, мичуринским садом (за саженцами ездил тоже Закруткин на Тамбовщину).

Станица и впрямь плавучая, какой описал ее и Закруткин: вереница лодок у берега, и все вокруг прозрачно голубое, подстать лазоревому цвету — такому, у которого нет ни начала, ни конца. По весне, когда гуляют буйные разливы, нелегко попасть на остров кругом вода, кричат чибисы, никнут вербы плакучие, рыба плещет, загуляв на нересте. А потом спадет теплая «русская» вода (так называют здесь полые воды с верховьев в отличие от студеной «казачьей» воды) и вспыхнет остров лазоревым цветом, украсит зарницами старые куреня.

…Вот уже и Северский Донец щедро вливает свои воды в Дон. Из всех донских притоков, с которыми встречался я за свою неблизкую дорогу, это самый большой, самый значительный. Корабли и баржи с Дона свободно поднимаются по Донцу к его верховьям. Волна быстрая, пенистая, совсем, как у горной реки. Моторку нашу изрядно покачало, пока одолели мы широкое донецкое устье.

Отсюда рукой подать до порта Усть-Донецкого — едва ли не самого крупного (после Ростова и Азова, конечно) порта в бассейне Нижнего Дона. Уголь, руда, лес, щебень идут через Усть-Донецкий порт в Москву и Ленинград, Горький и Астрахань. Порт еще не достроен, но поселок возле него уже стал районным центром, еще, правда, неблагоустроенным, весь он в завтрашнем дне…

Я люблю Дон, а родина моя все-таки Северский Донец. Не Северный, как безбожно коверкают его имя несведущие люди, а именно Северский, потому что берет он начало в Северских землях — тех самых, где стояли некогда стольные города Ольговичей и шумели стяги Игоря Святославича и где, ожидая Игоря, плакала Ярославна, где места «пре-дивные зело», покорявшие красотой всякого, кто побывал здесь хоть однажды. Наверное, прав был Экзюпери, когда сказал: «Самое важное, чтобы где-то существовало то, чем ты жил». Для меня это Северский Донец с неприметным притоком рекой Быстрой.

Устье Северского Донца встречает нас пенистыми брызгами, мокрой галькой на песчаном берегу, прозрачной, как хрусталь, водой…

Через час мы были уже в Семикаракорском. Здесь и встретился я с Зиновием Сельским. Уже пожилой человек, директор крупного совхоза, он приехал в районный центр не только потому, что были у него неотложные дела, но еще и затем, чтоб побывать на вечере в клубе любителей поэзии.

Есть такой клуб в Семикаракорах. А начинался он, как рассказывали, с того, что пришел местный журналист и начинающий поэт Борис Куликов на танцы во Дворец культуры, увидел, как под песенки заморского джаза танцевали девчата и парни с каменными лицами, будто делали какую-то нудную опостылевшую работу, и вышел вдруг на сцену, выключил радиолу, остановился у рампы. «Что там еще?» — нетерпеливо спрашивали танцоры. А Борис, дождавшись тишины, взял микрофон в руки и сказал спокойным ровным голосом:

— Ребята! Сто двадцать пять лет назад был убит Пушкин…

И, шагнув вперед, начал читать Багрицкого — стихи о Пушкине. И так убедительна была правда этих стихов, что посуровели лица в зале. А на сцену вслед за Борисом вышли другие местные поэты — Володя Тэн, Толя Тихонов, Людмила Билевич… Читали Пушкина и Есенина, Маяковского и Твардовского, читали свои собственные стихи. Никто прежде и не подозревал, что в Семикаракорах так много талантов.

Тот вечер закончился большим разговором о поэзии. Их потом много было, таких вечеров в Доме культуры, но первый запомнился особо. Говорят, на одном из вечеров подошел к ребятам старик и сказал им: я думал, поэзия — это так, в литературе между прочим. А теперь понял. Стихи иной раз сильнее романов бывают…