Гомер

стиля обязательно находятся в движении, отражают собою всегдашнюю борьбу старого и

нового. Поэтому наступает момент, когда стандарт перестает удовлетворять

художественное сознание и, оставаясь непреложной особенностью эпоса, постепенно все

больше и больше начинает дополняться чертами оригинальности, индивидуальности и

неожиданной художественной новизны. Эпический стандарт остается только костяком и

перестает характеризовать собою эпическое произведение в исчерпывающем виде. Ни в

каком случае невозможно отбрасывать у Гомера его постоянные и резко выраженные

методы традиционных стандартов, ибо без них нет строгого эпоса. Но невозможно также

игнорировать и растущую у Гомера индивидуализацию изображений, которые колеблют

традиционный стандарт и в конце концов перекрывают его совсем нестандартными

изображениями.

Укажем прежде всего на то, что даже и те внешние приемы поэтической техники,

которые в консервативной науке всегда приводятся как образец эпического стандарта,

даже и они вовсе [157] не являются у Гомера такими уж твердыми и механическими

приемами, которыми певец пользовался бы совершенно независимо от содержания

воспеваемых им предметов, В этом отношении современная наука о Гомере резко

отличается от прежних механистических представлений о методах эпической техники.

Возьмем такой, казалось бы, несомненно эпический стандарт, как метод повторений.

Еще С. П. Шестаков в своей книге «Повторения у Гомера по книге Martin Goldschmidt»,

Казань, 1903 ограничивается формалистической классификацией гомеровских повторений

и совсем не подозревает их колоссальной, нисколько не стандартной роли в поэтической

ткани поэм Гомера. Приведем рассуждения современного исследователя Гомера Дж.

Кельхоуна из его работы «Гомеровские повторения».16)

Дж. Кельхоун считает, что искусство Гомера целиком было рассчитано на

слушателей и должно было производить на них впечатление музыкального произведения,

в котором повторяются определенные выражениями помогают запоминанию эпических

тем. Традиционные кратчайшие формулы и повторения одного стиха ничем не отличаются

от соответствующих приемов в целых группах стихов. На примерах автор доказывает, что

свободное употребление этих формул и повторений в соединении с сознательной техникой

поэта создает вполне определенный эстетический эффект. Автор считает, что надо

отбросить все попытки резко разделять оригинальные места в тексте Гомера и вторичные,

поскольку здесь большое значение имеет субъективный критерий. Далее, нельзя больше

следовать теории ненужных или лишних стихов. Надо принимать во внимание

целенаправленность группы стихов, оттенки в употреблении повторений. Места, в

которых встречаются отдельные повторения, или группы повторений нельзя принимать за

испорченные, но их следует изучать каждый раз в новом контексте. Иной раз эти

повторения, обычно применяемые к определенному лицу, дополняют его характеристику и

приучают слушателя именно к данному герою или к данной ситуации.

Например, когда в «Илиаде» (V, 562) Гомер говорит о Менелае: «Выступил он из

рядов, облеченный сияющей медью» и повторяет в других местах этот стих, то слушатель

как бы видит сразу мощного воина, готового броситься на врага или помочь своему

товарищу. Эта формула всегда подготавливает слушателя к самому описанию поединка

или сражения.

Когда в «Илиаде» (IV, 74) и во многих других местах Гомер говорит: «Бросилась

быстро Афина с высокой вершины Олимпа», перед слушателем сразу возникает образ

божества, которое карает человека или приходит ему на помощь. [158]

В зависимости от контекста одно и то же повторение имеет особый смысл. Так, когда

в «Илиаде» (I, 333) глашатаи Агамемнона, пришедшие за Бризеидой, смущенно стоят

перед Ахиллом и молчат, «Их в своем сердце он понял и к посланным так обратился», т. е.

нашел слово привета для невиновных перед ним людей, исполнителей злой воли

Агамемнона. Но когда Зевс застает Геру и Афину за помощью ахейцам, и богини,

вернувшись, садятся в стороне и молчат, он (VIII, 446) «Мыслью в сердца их проник и так

обратился к богиням», т. е. со словами, полными чисто олимпийского сарказма. Даже

переводчик В. В. Вересаев, желая оттенить разный контекст, не переводит один и тот же

греческий стих одинаково, и получается, что Ахилл, сочувствуя глашатаям, «понял их в

своем сердце», а Зевс, разгневанный на богинь, «Мыслью в сердца их проник», т. е.

раскрыл козни Геры и Афины.

Таким образом, даже повторение одного стиха имеет всегда различную смысловую и

эмоциональную нагрузку, с которой необходимо считаться.

Очень интересен также вопрос о метафоре у Гомера, которую тоже обычно считают