Гомер

образцом стандарта и традиционной неподвижности. Например, имеется работа

Мильмана Парри «Традиционная метафора у Гомера»,17) где делается упор именно на

традиционность метафоры у Гомера и подчеркивается ее схематизм. Так, анализируя I

песнь «Илиады», он находит в ней всего 25 метафор, из которых 12 считает

традиционными, очень близкими к эпитетам и употребленными лишь для необходимого

ритмического строя. И даже остальные 13 метафор, которые Парри считает более или

менее оригинальными, являются, по его мнению, у Гомера просто эпическими оборотами.

Парри очень обедняет представления о гомеровских метафорах, ограничивая свои

изыскания только I песнью «Илиады» и поэтому не учитывая действительно богатые и

насыщенные метафоры и метафорические сравнения. Кроме того, Парри не рассматривает

гомеровские метафоры исторически и традиционно понимает как нечто застывшее и

окаменевшее, хотя Гомер как раз зачастую является носителем живой традиции, в которой

нет ничего схематического и формального.

В. Б. Стенфорд в противоположность Парри дает более свободную характеристику

гомеровской метафоры и ее традиционность отнюдь не понимает в смысле стертого

схематизма. В своей работе «Греческая метафора»18) он посвящает Гомеру целую главу.

Стенфорд не отрицает момента традиционности в употреблении метафоры у Гомера. Но

он доказывает, что Гомер никогда не был рабом этой традиционности. В гомеровское

время [159] греческий поэтический язык находился в бурном становлении, и Гомер

творчески оформлял это становление в ясных и простых формах. Он использовал прежде

всего те примитивные метафоры, которые шли из глубокой старины и в сущности пока

еще не стали подлинными литературными метафорами (вроде «волоокая Гера» или

«совоокая Афина»). Но Гомер уже перешел на ступень чисто литературной метафоры, где

Стенфорд весьма рельефно рисует разную степень метафоричности, наличную у Гомера.

Одно дело – «какое слово вырвалось из ограды твоих зубов?» и другое дело –

представление о летящем слове. «Ограда зубов» – это пока является почти буквальным

предметом, в то время как представление слова в виде летящего живого существа уже,

несомненно, глубоко метафорично.

Но гомеровская метафора становится еще более метафоричной, когда с полетом

сравнивается психическое состояние. Традиционное в данном случае, по Стенфорду, вовсе

не является результатом пустого схематизма, но результатом намерения выражаться по

возможности кратко и ясно. Гомер нарочито избегает таких насыщенных метафор,

которые можно найти в дальнейшем только у Пиндара или Эсхила. А там, где эта

насыщенная метафоричность властно требовала от поэта своего выражения, он, во

избежание темноты и непонятности, часто прибегал к тому развернутому поэтическому

приему, который не отличался краткостью, но зато в ясной и понятной форме выражал всю

насыщенность овладевшего поэтом метафорического образа. Этим приемом было

сравнение. Метафор у Гомера нисколько не меньше, чем сравнений, как это легко может

показаться невнимательному читателю, а их гораздо больше. Тем не менее Стенфорд

согласен с тем, что максимальная сила поэтического воображения сказалась у Гомера

именно в сравнениях, а не в метафорах.

Таким образом, традиционность гомеровской метафоры не имеет ничего общего с

представлением о ней как о пустой и стертой форме, а она только результат замечательной

краткости и ясности, которая стала образцом для всей дальнейшей поэзии. Следовательно,

гомеровская метафора, как и гомеровские повторения, если и является в каком-нибудь

смысле стандартом, то никак не в отрицательном смысле слова, но в положительном и

прогрессивном.

То же самое мы должны сказать и еще об одном «стандартном» приеме эпоса – это

об эпитетах. Упомянутый Парри в своей специальной работе о традиционных эпитетах у

Гомера19) пытается также и эпитеты у Гомера объяснять формалистически, ставя их, например, в ближайшую зависимость от гомеровской метрики. Эта точка зрения после

упомянутых только что [160] работ не может выдержать научной критики и в настоящее

время должна считаться не больше как данью литературному формализму, составившему в

свое время целую эпоху.

Еще один такой эпический «стандарт», именно речи, прекрасно проанализирован

Бассеттом не как стандарт, но как живой элемент драматической ткани гомеровского

повествования. Ни длина этих речей у Гомера, ни их отдаленность от изображаемого

действия, ни их частота, ни их видимая неуместность в том или ином моменте действия не

способны превратить их в какой-то формалистический придаток или в какой-то

омертвевший стандарт. Работа Бассетта в этом отношении разочарует всякого, кто захотел