Гоньба

Прорабы вздумали, было, возражать:

-- Вот мы сделаем, а потом...

-- А потом переделаете? Не пойдёт. Или делаешь сразу. Или идёшь срубы складывать на Сухону. Фриц, ты чего, людям не объяснил?

Фриц... От ушей можно прикуривать. Тут не курят, но пожар - возможен.

Может, мне его разозлить хорошенько да требушетом во вражеский город закинуть? Лишь бы он плеваться не начал. А то огнемёт с огнетушителем в одном флаконе... - неэффективно. А слюнявчик ему - я опять забыл.

Завозился я на площадке. Тут прибегает воспитанник:

-- Ихние преподобия уже на двор пришли!

Пошёл в город. Солнышко уже к закату клонится, день жаркий был. Пахнет... русским летним городом. Прогретой землёй, горячими от солнца брёвнами, чуть - навозом конским, помётом домашней птицы, чуть-чуть - окской водой. Ладаном потянуло. Место то достопамятное. Задний двор церкви Богородицы, где я два горшка древних дирхемов нашёл. Рябинка та кладоискательская листочками шелестит, глухая стена дома наместника из брёвен в два обхвата...

Рядом с домом ворота распахнуты. Из ворот выбегает женщина. В слезах. Трифена.

Та-ак.

Факеншит, однако. Чтобы Трифу до слёз довести...

-- Кто мою девочку обидел?

Поймал. К груди прижал. Рвётся, плачет.

-- Пришлые?

Кивает. Уткнулась мне в грудь и рыдает. Аж кафтан промок.

-- Бил? Хватал?

Мотает головой отрицательно. С всхлипами объясняет:

-- Я ж... земляк же... как к родному... Хайре! (радуйся!)... а он...

-- А он - что?

-- А он... ехидно так... А, каппадокийка? И... там... пошутил... Ы-ы-ы.

И снова - в рёв. От обиды. Но уже не так безысходно. Омывание слезами ран душевных.

Типа - понятно. В каждой местности есть для соседей обидные прозвища. "Чурка" - просто первое, что на ум приходит. Как европейские греки из Салоник называют малоазийских греков - или именно из Каппадокии? Именно женщин? - не знаю. Откуда Трифа знает - тоже не знаю. Но вот, насмешку уловила, восприняла как оскорбление.

-- Да брось ты! Поп - с дороги, мозги - запылились. Остряк. Замозатупленный. Сейчас пойдём, скажем. Он - извинится, вы - помиритесь.

Она головой мотает, идти не хочет, упирается.

Господи, девочка, да ведь прошли те времена, когда Ванька - лысый ублюдок мог за молодую осинку спрятаться! Подхватил на руки, понёс во двор, к колодцу.

-- Отпусти. Соромно. Люди смотрят.

-- Эх, Трифа-Трифена. Сколь раз тебе сказано было. Стыд у тебя - только передо мной. За неисполнение воли моей. А взгляды да толки да пересуды... ветерка волнование.

Посадил у колодца на скамеечку, давай ворот крутить. Колодец у Ионы глубокий, пока ведро вытянешь - намаешься. Кручу и по сторонам посматриваю.

По двору народ разный толчётся. Моих с пяток. Кто не при деле. С "Ласточки", с фактории, со стройки. Местных десятка два. Из духовных, приютских и городских. С пяток... не знаю. Черниговские или рязанские.

-- Эй, хозяева, а не сыщется ли рушничка доброго, красавице несказанной - личико белое утереть?

Слуга в дом сбегал, полотенце принёс. Я Трифу умываю, она отмахивается:

-- Не надо! Я сама! Всё уже! Ой...

Оборачиваюсь. Полное крыльцо народу. Сильно золочённого. Они, видать, раннюю вечерю в церкви служить собрались.

Знакомые лица: Иона на посох опирается. Как-то он... замучено выглядит. Похудел на рязанских харчах.

Рядом - Илья Муромец, давний мой знакомец, чуть не помер у меня на руках однажды. Ныне - тысяцкий Муромский. Бороду крутит на палец.

Ещё кое-кого видел прежде. А впереди стоит... Наверное - Елизарий. Золочёная роба и смуглая не-русская морда. Ему какой-то... прислужник на ухо шепчет, на меня кивает, и морда наместникова благостно расплывается. Радость выражает.

У них там на крыльце - паУза. "Медленно встаёт". Или - доходит? А я ж - мальчишечка простой, душа нараспашку, весь как на ладони. Я и ору себе от колодца радостно:

-- О! Иона! С приехалом! Как живёшь-можешь? Илья Иваныч! Наше твоей милости! Не позабыл ещё?! Всегда рад видеть!

Тут Трифа с рушничком в руках, всхлипывает, уже чисто напоследок. Я на неё глянул и продолжаю. В голос, весело, через пол-двора:

-- Эй, люди добрые, подскажите-посоветуйте, что это за хрен-неуч-раздаёбина появился во славном городке Муромском? Который раскрасавицу мою до горючих слёз довёл?

И - тишина.

Только групповой "ик" по двору прошелестел.

Все молчат, переглядываются. Иона в угол смотрит. Там корыты для свиней стоят. Чего он выглядеть пытается? Ещё один клад Богородицы?

Илья бороду на палец намотал и дёргает. Отчего челюсти у него сжимаются сильнее. Чтобы слова лишнего не промолвить? Ну, и сколько мы так будем в молчанку играть?

-- Подойди, отроче, под благословение.

Елизарий высказался. Как в воду перд... Мда. Меня отроком... уж и не вспомню когда звали. В Смоленске, в "прыщах"? И не то, чтобы много времени прошло, но у меня тут - как на войне - год за три.

А этот - ручку вперёд, ладонью вниз, вытянул, перстнем дорогим посверкивает. Милость оказывает - дозволяет к ручке пастырской приложиться.

Факеншит! Да за такую "милость" я и сам могу... приложить! В сыру землю по самы ноздри...

Спокойно, Ваня. Давай легко, весело.