Гончар из Модиина

Когда начинались полевые работы, Эльазар надолго оставлял гончарную мастерскую. Он и Шифра переходили жить в шалаш, стоявший по середине их поля. Этот шалаш они построили несколько лет тому назад.

Наибольшие трудности при возведении шалаша возникли, когда Эльазар настилал крышу. Он хотел, чтобы эта крыша была не только хорошей защитой от палящего летнего солнца, но и могла устоять под тяжестью человека. Ибо любил он ночевать на крыше на протяжении всего периода полевых работ, от первой борозды, до сборак последнего колоска.

Шалаш или сукка Эльазара находилась неподалеку от сторожевой вышки – шумры, принадлежавшей всему селению. Примерно на таком же расстоянии от шумры, были размещены и летние полевые жилища других односельчан. Подобная планировка позволяла соседям, в критическую минуту, придти друг другу на помощь. А такие моменты случались нередко!

Каждый хозяин поля дежурил на шумре посуточно, либо же все вместе, сообща нанимали сторожа на весь летний сезон. Эльазар предпочитал суточное дежурство.

Не меньше чем гончарное дело, он любил поле, запахи увядающих трав. Эти запахи усиливались с наступлением ночной темноты. Они превращали сгустившийся мир в огромную ароматную чашу.

Стоя на крыше сукки, он подолгу всматривался в густо-синее небо, усеянное множеством сверкающих звезд. И на душу его нисходило спокойствие. Возникали дивные формы еще не созданных им керамических изделий. Он видел, почти воочию, их светящиеся поверхности, отражающие таинственный свет еще не взошедшего солнца.

Мир, освещенный мерцанием звезд, был тих и прекрасен.

Тревожно становилось позднее, когда созревал виноград или начинали гнуться ветви теины от крупных ягод, налившихся сладостью, и от этого частично растрескавшихся.

В такие дни и особенно ночи, на поля забегали низкорослые и быстрые, как ветер, лисицы. Они лакомились сладкими ягодами. Иногда нападали стаи шакалов. Но, конечно же, самая большая опасность шла от шаек воров.

Это были беглые рабы или дезертиры. И тогда приходилось поднимать селение. Но это случалось редко. Чаще всего воры обходили Модиин стороной. Уж слишком крепкими были там мужчины. К тому же неподалеку, на Титуре, находилась греческая таможенная крепость.

Глядя в глубину ночного неба, Эльазар вспоминал, как, еще, будучи мальчикам, и затем, отпраздновав бар-мицву, он помогал отцу очищать поле от камней. Они откатывали валуны к склону горы. Затем складывали из них террасы, подступавшие к самому дому.

Праздничным был день, когда начинался сбор урожая. Отец, как и другие односельчане, у кого были виноградные лозы, отвозил на мулах большие плетеные корзины ягод к винодавильне. Тут же отбирали десятую часть из лучших сортов винограда для Храма и отвозили в Иерусалим.

Винодавильня находилась в конце селения и состояла из трех ярусов, опускавшихся к сборнику сока.

Верхний ярус представлял собой ровную, высеченную в камне, площадку. На эту площадку высыпали хорошо промытые ягоды. И тогда наступал самый радостный для всей детворы Модиина момент.

Эльазар хорошо помнил, с каким удовольствием они бегали по сладким сочным ягодам, на которые до этого нельзя было даже посмотреть.

Выжатый детскими ногами сок, густой струей стекал в неглубокий бассейн среднего яруса, заполнял его доверху, отстаивался. И лишь затем стекал в нижнее квадратное углубление.

Тогда-то и наступала очередь отца. Он произносил благодарственную молитву, бережно черпал сок из этого углубления и запонял множество разных кувшинов.

То были кувшины, как теперь хорошо понимал Эльазар, не самой лучшей работы. Отец не редко огорчался, обнаруживая просачивающийся сок сквозь невидимы трещины. Или же когда получалось вино совсем не того качества, на которые он рассчитывал.

– Эх, отец! – нарушал тишину ночи негромкий возглас Эльазара, – если бы я тогда мог сделать для тебя настоящие кувшины! Они были бы самые лучшие в мире.

Прости меня, что я тогда ничего не мог, разве что резво бегать по сочным ягодам, истекавшим соком под детскими ногами, – И Эльазар грустно улыбался.