Гончар из Модиина

С тех пор прошло более полугода, но как резко все изменилось! Апеллес сбросил маску добродетели и хранителя правосудия. И, пожалуй, сегодня Ионатан не стал бы сидеть рядом с ним или разговаривать.

– А вот и наш походный храм, – торжественно произнес Апеллес, – и, чувствуя грозную тишину, пропитавшую сумеречный воздух, резко приказал:

– Коэн Матитьягу из рода Хасмонеев! Именем Царя Антиоха 1У Эпифана, п р и к а з ы в а ю принести жертву богам Эллады! – И грозно добавил:

–  Здесь и сейчас !

Считаю до трех. Увещевания закончились! Пришло время действий! – И выхватил из ножен грозно сверкнувший меч.

Ногой он придерживал мешок с отчаянно визжавшей свиньей и кивком головы повелел внести паланкин.

Когда передние два солдата, державшие носилки, ступили во двор, произошло нечто совершенно неожиданное. Подобно разъяренному льву, коэн Матитьягу прыжком преодолел расстояние в десять локтей и сбил с ног этих двоих. Солдаты упали, увлекая за собой подиум.

На землю рухнули мраморные изваяния языческих идолов. Рев ужаса взорвал тишину ночи. Апеллес и солдаты бросились к упавшему паланкину. В ту же секунду, при тусклом свете луны, сверкнули обнаженные мечи.

– Смерть коэну Матитьягу! Смерть варварам – иудеям! – вырвалось из глотки Апеллеса. И он направил удар своего меча на седую голову коэна, но в тот же миг между ним и Матитьягу возник горшечник Эльазара. Он принял на себя смертельный удар.

Вновь, в ночных сумерках сверкнул окровавленный меч Апеллеса, но Матитьягу успел увернуться от второго рокового удара и с огромной силой вонзил посох в грудь Апеллеса. Тот, как подкошенный, рухнул наземь.

Во дворе зажглись факелы. Наиболее яркий из них водрузили в центре четырехугольного камня, по форме напоминавшего жертвенник.

При свете факелов было видно, как солдаты пытаются образовать круговую оборону. Их небольшие щиты сомкнулись в кольцо, но парализованные смертью гипарха, они не смогли долго защищаться от мечей пяти сыновей Матитьягу.

Решить судьбу схватки помог кузнец Шмуэль. У него оказались припрятанными в коврах, укрывавших мулов, несколько дротиков. Точное метание этих дротиков разорвало кольцо обороны. Оставшиеся в живых солдаты бросились бежать, но их настигали разъяренные жители Модиина и вымещали на них многолетнюю боль унижения, издевательств, горя.

Когда шум боя затих, все потянулись к Матитьягу. Что дальше? Произошедшее было столь неожиданным и столь судьбоносным, что ответить на этот вопрос мог только он, их духовный пастырь.

Освещенный десятками факелов, Матитьягу стоял в центре переполненного односельчанами двора. И все они услышали его четкий и громкий голос.

Голос, которому они всегда внимали во время молитв: – Тот, кто еще привержен родным обычаям и истинному Бопочитанию, – сказал Матитьягу, – тот пусть следует за мной!

Затем, в сгустившихся сумерках, Матитьягу извлек белоснежный таллит с неширокими голубыми полосам. Этим таллитом он пользовался лишь при молитве в Храме. Расстелил его в центре двора, на том же четырехугольном камне, и могучий Шмуэль бережно, как бут-то боялся разбудить, перенес на это ложе тело горшечника Эльазара.

Рядом стояла Шифра. Она была белее таллита.

Внезапно в горькой тишине кровавой трагедии, раздался топот лошадей крупного конного отряда. Он быстро приближался к дому коэна Матитьягу. Люди напряглись до предела.

И тогда к освещенному факелами камню, вышел Иегуда. Он поднял меч, чтобы все его видели и негромко, но отчетливо произнес:

– Жребий брошен. Мы узнали о приближении войск Антиоха Эпифана. Пощады от Безумного нам не надо. И тем же негромким, но четким голосом приказал:

– Всем, у кого есть оружие и кто способен сражаться, пусть подойдет к воротам дома.

Сквозь толпу, заполнявшую двор, начали пробираться несколько десятков мужчин. К этому времени, не менее сотни всадников сгруппировались вокруг дома. Среди всадников были убеленные сединой старики, несколько нарядно одетых женщин. Трое въехали во двор, среди них молодая женщина. Увидев тело Эльазара, она как срубленная, соскочила с коня и бросилась к Шифре, обняла её и громко зарыдала.

– Эста…, – шептали обескровленные губы Шифры, и, если бы не могучие руки кузнеца Шмуэля, Шифра бы свалилась рядом с братом.

Спешился и Шауль, он сокрушенно качал головой:

– Опоздали,… как глупые дети, были у твоего дома, Эльазар, и опоздали… Ничего не знали, о происходившем здесь сражении, опоздали…, – в который раз повторял он будто это слово могло что-то изменить.