Гонитель

Побродил по тесной клетушке, размялся, еще раз осмотрел унылую картину вокруг и понял одно: остается лишь ждать и наблюдать за происходящим – только так я смогу выяснить, зачем меня сюда притащили и как мне избежать уготованной участи.

Каждый раз, читая в интернете истории заключенных, замечал похожие по смыслу фразы, сводившиеся к тому, что дни в тюрьме длятся бесконечно, а годы – мгновенно. Про годы я, конечно, судить не берусь, но про дни – очень метко сказано. Особенно нам, людям, привыкшим бездумно пялиться в телефон или компьютер, лишь только выдастся свободная минута. За прошедшее то ли часы, то ли сутки я посчитал точное количество прутьев решетки (тридцать четыре штуки), всех людей в зоне видимости (пять человек) и количество сексуальных партнеров Щербы (четыре с половиной девушки). Половина – потому что Натаха, по словам очевидца, лишь подразнила, не дав насладиться моментом, чем и завоевала его неуступчивое сердце. Признаться честно, я даже стал проявлять слабый интерес к историям парня, ввиду полного отсутствия других развлечений.

Пришла пора жажды и голода. Та шаурма, которую я с легкой руки отдал Шкету, теперь являлась мне во снах и наяву. А при мысли о запотевшей кружке пива или колы язык намертво прилипал к нёбу. Это только сидя в теплом офисном кресле нет-нет да и задумаешься о планах на жизнь, о развитии своего творческого потенциала и личностном росте, а когда лежишь на бетоне за решеткой – круг интересов сильно сужается.

Время от времени я погружался в подобие транса, пытаясь нащупать знакомую силу, но лишь чувствовал далекие ее отголоски, слабую пульсацию в кончиках пальцев. Видимо, она себя исчерпала. Щерба сказал, что синяка на лице у меня нет, а значит – свою функцию она выполнила. И то неплохо…

Примерно пару суток спустя к голоду и жажде присоединились апатия и страх. Тупо уставившись в потолок, я лежал на спине и думал о том, как долго еще выдержу подобное. Щерба уже ничего не говорил, а я теперь прекрасно понимал, почему остальные узники так себя ведут: они здесь уже не первый день и смекнули, что к чему.

Периодически приходил знакомый мужик с рыбьими глазами. Сохраняя обет молчания, неспешно прохаживался меж клетей, внимательно осматривая каждого из заключенных. Пару раз я пробовал взглянуть на него, используя жалкие остатки энергии, но ничего нового увидеть не сумел – всё те же черные жгуты, затейливыми узорами расходящиеся по коже. Лишь в последний его визит удалось разглядеть странное явление: при каждом его шаге в воздухе словно оставались уплотнения пепельной дымки, повторявшие его движения. Впрочем, я был сильно ослаблен и обезвожен, а взгляд расфокусирован, так что последнее запросто могло и померещиться. Хотя жизнь показывает, что иногда галлюцинации бывают правдивее самых реалистичных доводов…

А вечером того же дня, когда узенькое окошко под потолком озарилось закатными лучами, к нам пожаловали гости: четыре одинаковых с лица бритоголовых амбала в костюмах, в том числе знакомый «рыбий глаз», сопровождавшие низкорослого толстячка с чем-то вроде ошейника на шее. А позади неспешно вышагивал высокий мужчина со светлыми прилизанными волосами и голубыми глазами – он делал пометки в большой записной книжке, иногда покусывая колпачок ручки и разглядывая что-то на потолке. Мужичок в ошейнике постоянно спотыкался и тонким голоском просил о снисхождении, оглядываясь на блондина. Но тот словно не слышал.

Процессия остановилась лишь у громоздкого стола с загадочной посудиной. Легко, словно манекен, водрузив пленника на стол, амбалы защелкнули стальные скобы-оковы на руках и ногах и синхронно отошли назад. Вот ведь – не разглядел я раньше эти стильные аксессуары, а ведь они неспроста там предусмотрены…

Голубоглазый деловито подошел к стенающему толстячку и требовательно вытянул руку. Один из охранников тут же вложил в нее нож, которым блондин немедля принялся выводить на теле жертвы знакомые рисунки. Происходящее далее сильно напомнило сцену из подвала, когда очкастый разделывал моего бывшего начальника, – с той разницей, что в этот раз уши закладывало от воя и криков пациента.

– Позвольте, Геннадий Генрикович! – задыхаясь и исходя кровавой слюной, кричал толстяк. – Я же ни в чем не виноват! Всегда был верен вам! Позвольте-е! А-а-а! – заискивающий тон резко переходил в отчаянный крик и обратно в раболепный трепет.

Мужичок дергался, как насаженный на соломинку слепень, а блондин продолжал экзекуцию со спокойствием опытного хирурга. Лишь пару раз раздраженно поморщился, на мгновение прерывая операцию. Спустя некоторое время мольбы мужика превратились в неразборчивый бубнеж, а потом он вдруг замолчал и вроде как потерял сознание. Через минуту голубоглазый удовлетворенно окинул взглядом художество, приложил раскрытую ладонь к центру груди несчастного и отошел назад. От тела жертвы повалил густой дым, повсюду стал распространяться противный запах горелой кожи и паленых волос. Толстяк же вдруг задрал голову, и в блондина вперилась пара застланных серым туманом глаз.