Good Again (СИ)

Он протянул руку и дотронулся до моего лица так ласково, как может только луч солнечного света, струящегося из открытого окна. Его голова вновь легла мне на грудь, и я почувствовала, что напряжение, державшее его тело в заложниках, спадает, оставив после себя пустоту и усталость, от которой тяжелели веки. И я держала его в объятьях, ища в его лице признаки возвращающегося безумия, но их там больше не было. Когда его одолел сон, я все еще нависала над ним, охраняя его, как яркие фонари, что теперь освещали наш город.

***

В конце концов, я и сама задремала, убаюканная его ровным дыханием. Проснулась я от того, что он зашевелился, пристраивая голову поудобнее у меня на груди. Руки его чертили неясные узоры на моих ладонях. Я чуть было не вырубилась опять, но сон вспугнуло его настойчивое прикосновение.

— Ты в порядке? — неуверенно прошептала я, наклонившись к нему.

Он кивнул и замолчал так надолго, что меня снова стала засасывать дрема, взор мой туманился, я так и дрейфовала между сном и бодрствованием.

— У тебя самый удивительный голос на свете, — тихо произнес он. — Когда у меня приступ, я просто следую за ним и возвращаюсь.

Я вздрогнула, меня пронзило любопытство.

— Ты что, помнишь потом, как я тебе пою? — спросила я осторожно.

— Каждый раз.

— Даже как это было в первый раз? — прощупывала я почву.

Он кивнул.

— А все остальное ты тоже помнишь? — спросила я.

Пит вскинул на меня глаза, почувствовав, что этот вопрос — неспроста.

— Твой голос для меня всегда звучит ясно, в отличие от других звуков, они как будто эхо. Отчего так? — спросил он меня, продолжая чертить узоры на моей руке.

— Когда у тебя впервые случился при мне приступ, я тебе много всего наговорила.

Его пальцы замерли, и он пристально на меня взглянул.

— Ты что, и правда это говорила? Я думал, мне все это пригрезилось.

В смущении я откинулась на подушку.

— Можно было догадаться, что нечто столь восхитительное не мог мне в голову засунуть Капитолий, — его губы дернулись в улыбке, он меня обнял и стал целовать в живот. — Я мог бы слушать тебя весь день.

Я тоже улыбнулась, и мы так и лежали вместе долго-долго, мои пальцы забавлялись с его ушной раковиной, поглаживали мочку и краешек хряща. Но наш хрупкий покой был нарушен стуком в парадную дверь. Поначалу я лишь приподняла голову на звук, в душе надеясь его проигнорировать, но все-таки пришлось вставать, чтобы открыть.

— Одну минутку, — выкрикнула я, наскоро проводя рукой по растрепанным волосам и отодвигая Пита, чтобы стряхнуть сонливость и разгладить складки на платье. — Я пойду, — сказала я, чмокнув его в кончик носа.

Как и была, босая, я заспешила вниз по лестнице, все еще потягиваясь. Открыв же дверь, я обнаружила за нею Хеймитча с бутылкой в руке. И молча сделала шаг назад, чтобы впустить его.

— Да ты прошляпила обед, — пробормотал он. — И где мальчишка?

— Наверху, отдыхает. У него был ещё один приступ, — сказала я подходя к плите, чтобы вскипятить чайник. Мой желудок уже громко урчал от голода.

— И как он? — спросил Хеймитч. Может, он и был грубым ублюдком, но я знала, что он искренне любит Пита.

— Уже получше. Это был не полноценный приступ, но довольно сильный, — и я рассказала ему о нашем визите на место, где была его старая пекарня, опустив лишь несколько интимных подробностей.

— Ему бы все равно пришлось туда пойти рано или поздно. Хорошо, что ты была с ним, — сказал ментор.

Кивнув, я предложила ему чашку чаю. А он, как и ожидалось, отказался, помахав в воздухе своей бутылкой.

— Ты хоть ел? — спросила я, доставая из холодильника и ставя на плиту овощной суп. Он снова потряс бутылкой, и я приняла такой ответ за отрицательный.

— Ты что, ешь, только когда мы тебя кормим? — подколола я его, и без того зная, что он запросто может бесконечно долго существовать на одном хлебе и выпивке.

Он пожал плечами, и я сочла нужным просто поставить на стол еще одну тарелку. Когда я доставала из хлебницы свежий батон, над головой раздалось обычное тук-тук — Пит надевал свой протез. Вскоре он и сам появился на кухне: волосы дыбом, в глазах все та же грусть. Я улыбнулась тому, как очаровательна была его взъерошенная шевелюра, хотя в животе и шевелилась тревога, и шагнула к нему, чтобы пригладить непослушные кудри. И он воспользовался этим, чтобы притянуть меня к себе за талию и крепко, глубоко поцеловать, тем жарким поцелуем, который говорил о неотступном и томительном желании.

Хеймитч демонстративно закашлялся, и нам пришлось оторваться друг от друга. Краешком глаза я заметила на лице ментора намёк на улыбку, прежде чем он успел нацепить обратно свое всегдашнее язвительное выражение.

Неохотно отвернувшись от Пита, я стала помешивать суп. Он помог мне разложить на столе миски и ложки. Когда там же оказались хлеб и масло, я сняла суп с огня и разлила его по тарелкам всем присутствующим. Ели мы в доброжелательном молчании. Первым тишину нарушил Хеймитч.

— Так ты планируешь открыть пекарню?

Пит оторвался от еды.