Гор

— Я не потешаюсь, — ладони захватывают в плен, ведут ласково, обводя костяшки девичьих пальцев точно лады бивы. — Пожалуйста. Вдруг я не вернусь, — искренняя мольба и жар, ещё непонятный в своей сути, ведь столь долго выбирал княжич, столь долго размышлял о том, что подойдет её кудрявым волосам, её плавным чертам, представлял её лик и терялся в остром смущении. — Тебе же будет дар. Для певицы ведь важно дорого одеваться, а ты, — прерван вдох, — так красива.

Малахитовая шпилька: морская гладь и рифы. Росписью летят журавли. Растерянно открывает рот девочка, горит румянцем точно медное солнце.

— Я…

— Прошу, — глядит серебро, покачиваются бутоны космеи. — Не оскорбляй меня.

И девочка смиряется. Закрывает футляр, прежде чем порывисто схватить плектр, лежащий подле бивы, вручить оторопевшему княжичу. Не случившееся объятье. Она сгибается в глубоком поклоне, ответная мольба опадает листвой с уст:

— Примите. Он моей матери, убережет от бед. Я буду молиться о вас, молиться каждый миг, когда вы будете вдали от меня. Прошу, возвращайтесь, юный господин. Возвращайтесь живым и здоровым.

Золотые рога, серебряные рога. Багрянец доспеха.

— Берегите себя, юный господин, — напутствует учитель.

Качаются бутоны ликориса, поминая в речах сгинувших в пучине времени владык неба, владык земли, чей век оборвался по воле злого рока. Усмехается фаворит. Выступает войско, оставляя позади дом в девятый месяц четырнадцатого года.

***

Тодо наблюдает за листопадом. Наблюдает за первым снегом. Застыло поместье, погрузившись в дрему сумерек. На веранде девочка, укрывшись с головой холщовой накидкой, ловит снежинки. Кот под боком. Взлетает ворон, трагично его карканье.

Дымится кровь на стылой земле. Нет в сражении ни красоты, ни доблести, лишь греховная дикость. Резвится зверь, вскрывая глотки и клети грудей, вспарывая животы. Сгибаются ноги, сгибаются руки — неестественны углы. Разбиваются сосуды — вместилища огня, что тухнет на жестоком ветру.

Разоренная деревня украшена висельниками. Амбар исходит дымом и визгом запертых жителей. Пот, слезы. Рвота, экскременты. Слюна стекает по губам. Рана рассекла бесцветное пятно на скуле. Сочится кровь, одеревенели от нагрузки мышцы. Задохнуться. Ползет скверна. Немой ужас лопается со звуком отпущенной тетивы. Стрелы жалящим роем обрушиваются на головы, пока надрываются глотки, пока сталкивается кони. Лязг и бряцанье, вой и стон. Хлюпает болото там, где его не должно было быть.

Отворяются ворота. Падают ниц жители, встречая запахом паники, изводятся в раболепных речах. Племянник императора во главе колоны раздает приказы. Пасть Небесного Змея на его груди.

— Мой господин, я сам слышал, как он похвалялся, что, заняв трон, станет хозяином Хризантемы! — в отведенных князю покоях собрались приближенные к нему воины и военачальники. Восклицание фаворита заставляет их замолкнуть.

— Господин, — замечает аккуратно один из них, — племянник императора — неопытный бахвалистый мальчишка. И он был чудовищно пьян нынче, а у пьяного с языка что только не сорвется.

— Однако кто дает ему право открыто потешаться над нашим господином? Единственным свободным Цветком императорского сада, Потомком Вестников, потомком самого Иссу! — не унимается фаворит, исходит желчью, брызжет слюной. Сверкает хрусталь серьги, изуродовала ярость красивый лик. — Как он смел заявлять, что когда придет время, он приструнит Хризантему и вернет её во дворец, лишив всех милостей?

Гробовая тишина. И оттого зловещей низкий звук, заклокотавший в горле князя:

— Золотой щенок. В его крови ни капли истинной сути Небесного Народа. Одна вода.

Встает на дыбы олень стяга. Пылает очередной город, пылает взятая штурмом крепость, пылает мятежный храм. Раскрываясь исполинским бутоном, поднимаясь угольным столпом. Смрад гари и спутанные обрывки разлагающейся плоти. Раскаленная синева качается в колыбельке, ведь затоптан младенец, разрублен на куски. Растерзана мать. Какофония ненасытного нутра.

Кривляется бродячий актер. Фокусник прячет монетку под ореховыми скорлупками. Краткая передышка и переход, утонувший в памяти. Красные фонари тянутся рядами решетчатых веранд. Редкие хлопья снега оседают на землю. Голы ветви слив.

— Что же вы, юный господин. Развлекитесь.

— Женская ласка всегда приятна, а перед боем особенно бодрит.

Сидит в углу покоев княжич, пытаясь внутренне отстраниться от происходящего. Без слов дать понять, когда к нему, покачивая бедрами, направляется куртизанка. Выбелено лицо, вычернены зубы, вишневы губы. Она и правда понимает. Поймав взгляд из-под белесых ресниц, затравленный, разбитый, больной, подсаживается к другому. Подливает элегантно вино в опустевшую чашу.

А княжич думает о том, что в покоях этой куртизанки может спать её ребёнок. В её шкатулке могут быть скопленные на свободу деньги, а в её голове может быть желание убраться восвояси и не терпеть стягивающие с плеч одежду прикосновения. Мнущие груди, спускающиеся по животу ниже. Её глаза. Их глаза.