Гор

— Вы разве не мужчина? — язвительно спрашивает фаворит. Рука покоится на обнаженном бедре куртизанки. Хлопает по нему резко, ощутимо, вызывая у той вскрик. Покрасневшая кожа хранит отпечаток. Заячьи ушки женской прически хихикают кокетливо. — Ты, — одна из куртизанок сразу отрывается от чужих губ. — Порадуй-ка княжеского сына. Да как следует.

Не двигается княжич, словно вознамерившись срастись с комнатой, провалиться в стену, утонуть в полу. Пока подсаживается девушка. Её горячее дыхание находит ухо, обводит мочку, целует, оттягивает. Пробегают торопливо пальцы по шее юноши, оглаживают широкую грудь, легонько надавливают на живот. Наблюдает фаворит пристально и злорадно. Ловит судорожные эмоции на лице княжича. Беззвучный шепот, просящий девушку остановиться, не трогать.

Звон внутри, звон под кожей. Подобен мелким иглам, готовым прорезаться. Сдерживает его княжич, чтобы не располосовать ненароком ладони куртизанки, не перемолоть ей в труху пальцы, не обжечь лицо, что приникает к яремной впадинке, ласкает скомкано в попытке распалить. Страшно. Ей страшно. Как и ему.

Военачальники стараются не обращать внимание. Поглощенные собой и предоставленными им женщинами — теми, что будут дороже и умелей простой девки, отданной на потеху воинам. Те пусть резвятся на первом этаже, танцуя под взрывы хохота и нестройный хор да дразнясь задранными выше колен подолами.

Княжич же закусывает губу, горя заживо против воли, прежде чем раздается голос вошедшего отца.

— Оставь его, — смеряет сына взглядом князь. Заняв почетное место, властно указывает вздрогнувшей девушке на место подле своего колена. — Подойди.

И юноша закрывает глаза. Потому что теперь страх куртизанки оправдается. Потому что до утра она не доживет. Уничтоженная болью или же испустившая дух незаметно, не успев понять, затерявшись в стоне. Благость и единственная доступная милость.

Соседние комнаты предлагают уединиться. Поднимается князь, следует за ним фаворит, ведя в отдельные просторные покои приглянувшихся господину куртизанок. Закроется за избранницами ширма словно крышка ловушки.

Долгая ночь, бесконечная ночь. Как и все ночи с тех пор, как покинут дом. Мглистая река копит снег по берегам. Блеклое отражение огней, унылая серость камней. По другую сторону движутся толпы в оранжевом киселе фонарей, а тени раскачиваются, насыщаясь похотью.

Только бы не закрыть уши, только бы не подать виду. Смотреть в окно. Смотреть в никуда, прекратив существовать в месте, где вскоре слабо запахнет кровью. Краткий вскрик, и отсечены будут нити.

Сторожит фаворит сон князя. Выводит пальцами узоры на голой спине куртизанки. Брезжат вестники рассвета перекличкой жаворонков. Туманный розовой и сизая синева.

Княжича нет в покоях. Он спустился на крыльцо, чтобы умыться морозной дымкой, унять песок раздраженных глаз. Тишина. Мягкая, звенящая родниковой чистотой, лишенная суетности.

Храп в соседних комнатах. Одежды куртизанок — поникшие крылья бабочек. Не порхать им. Пустота застывших очей.

Трет переносицу фаворит, зарывается пальцами в спутанную золотую копну. Стекает свет по шрамам. Нужно заплатить за доставленное «неудобство» и пригрозить оставшимся женщинам держать рот на замке, иначе и они отведают хозяйской «ласки».

Язык проходится по лезвию заколки, слизывая запекшуюся кровь, а белая грудь князя вздымается размеренно. Распущена коса, не омрачен ничем лик. Лик Бога. Его Бога. Его, зовущегося Суном, сидящего спиной к окну и преданно укрывающего князя от первых лучей солнца.

Прежде чем закрутится волчок, утягивая в новый бой.

Байки на привале. Как быстро стираются образы, как быстро разъедает их тоска. Плектр под сердцем княжича. Взрывается жилка, не пульсирует больше. Свобода совсем иная. Проломленным черепом вопит счастливо, пока вытекают мозги, а крошка зубов теряется в пыли, дробясь под ступнями. Хруст. Не нужен меч, не нужен лук. Разверзается земля, уходит из-под ног. Взлетает вихрем птица, перекатываясь зелеными всполохами. Не останется даже праха.

Тюльпан цветет столь же яростно, как и хризантема. Пролегая бороздами, скручивая, захватывая, утягивая следом. Выдергивая души, чтобы вернуться в ночи, завыть многоголосьем. Сон иль явь. Нити рвутся так просто, словно детская забава. Закалить сталь. Закалить до тех пор, пока она не станет крепче или не сломается.

— Ко всему можно привыкнуть, — возвышается отец. Удовольствие мерцает белесым в его зрачках. — Они лишь жалкие насекомые, о которых нет надобности помнить. Величие — вот что действительно важно.

Лежит на полу княжич. Тает боль в иссечённой спине. Делает князь с сыном то же, что делали когда-то с ним. Холод кусает обнаженную кожу, ведет по зарубцевавшимся шрамам плеч. Бесцветные пятна витилиго расплескались проклятьем.

Тонет взгляд юноши в мареве зимней ночи. Трепещет огонек свечи, вот-вот потухнет. Мертвец раскинулся в другом углу в луже черной крови.

— Или ты, или он. Таков выбор.