Гор

При солнечном свете фрески кажутся плоскими и мертвыми.

— Боюсь, мы этого никогда не узнаем.

— И то правда, — хмыкает с досадой княгиня. Утопает взглядом в переплетениях сусальных нитей подола. Ждет ответы, находит бездну. — Небесное Царство существовало столетия, а тот мир, в котором в воздух поднялась первая Амальтея, провозгласив начало эры Народа Иль’Гранда — тот мир нам неведом.

Крепко спит череп на алтаре, и от своего сна более не очнется. Синева поднимается к потолку:

— Но знаете, Тодо, я смотрю на своего сына и думаю, что когда-то давным-давно в утерянном нами мире кто-то совершил тяжкий грех и обрек Вестников на страшную участь.

Опускается ворона на бортик бассейна для омовения. Стук когтей. Курильницы для благовоний прядут струйки дыма.

Становится чуть легче княгине от, наконец, произнесенных слов, что слушают столь внимательно. Становится чуть легче от участливого замкнутого взгляда. Пусть это только на краткое мгновенье, прежде чем тяжесть обрушится вновь.

— Пойдемте, Тодо. Мне пора возвращаться в поместье.

Камень. Не сдвинуть до конца своих дней, лишь нести на плечах бремя.

— Госпожа, — окликает Тодо.

Она замирает у ступеней крыльца, глядя на него снизу-вверх. Изумительно хрупкая и меж тем преисполненная достоинства. Дивная кукла со скорбным лицом, хранящим следы жизни, и с сердцем, помнящим всё.

— Дозвольте, — любезно подставляет Тодо локоть княгине, чтобы могла она опереться. — Я хотел бы взглянуть на Небесный город, что упал в этих горах. Прошу простить меня, если это звучит неподобающе, ведь в моем роду не было ни одного Небесного Человека.

Она коротко смеется. Одаривает чем-то мягким, чем-то принимающим, чем-то, чего Тодо ещё не наблюдал по отношению к себе. Последняя ступенька. Соскальзывает женская рука. Медь волос. Незабудки — роспись на высоких платформах сандалий, и шелковые кисточки.

— Вы не оскорбите меня своей просьбой, Тодо. Нет смысла думать о чувствах тех, кто давно сгинул, оставив нам обломки, — жестокость слов сравни богохульству. — Если вы не будете спускаться в котловину и трогать останки города, я дозволяю вам туда отправиться. Путь лежит по склону той горы. Заблудиться трудно, просто двигайтесь вверх, а затем вы увидите.

Две верные служанки ждут княгиню у ворот, придерживая под узды вороную кобылу, на фоне которой приземистая кобылка Тодо, позаимствованная из княжеской конюшни, выглядит неуклюжим бочонком. Молчаливо наблюдают Стражи, но им не расслышать беседы.

— Благодарю вас, госпожа, — искренен поклон. — Хорошего вам пути.

Всё же очаровательно. Словно вновь наступившая юность, словно можно не страшиться будущего, словно можно довериться и не ожидать подвоха. Лепесток алых губ, звякают височные кольца. Он будет хорошим супругом, способным услышать, способным дать будущее.

— Я тогда ошиблась, Тодо, — мужчина поднимает непонимающий взгляд, но княгиня, не удосужившись объяснить, отворачивается. Нарядны деревья персика. — Идите же и взгляните на останки того, за что так яростно цепляются те, у кого это единственное в жизни.

Соломенная веревка тянется от дерева к дереву предостерегающим барьером. Старая каменная арка, поросшая мхом — последний рубеж извилистой тропы, что наконец выводит Тодо из-под лесной сени. Туда, где выше только небо.

Бескрайне багровое озеро. Цветет в неположенное время. Питаются корни Пустотой из плохо затянувшейся раны мироздания, удушлив аромат.

Тодо останавливается на краю котловины, не осмелившись спуститься ниже, хоть до алой границы ещё далеко, а ветер гонит волны, устрашающие своим насыщенным цветом. Сточенные клыки обломков почти полностью ушли под землю. Величие, поражающее воображение картинами прошлого, но покрывшееся плесенью, разъеденное Распадом.

Лопнули сердца городов. В единый миг схлопнулись точно по велению судьбы. Потому что только она выше любого властителя, и возможно она решила даровать свободу своим несчастным искалеченным детям. А вместе с тем пожнать и то, что ей задолжали за века, оборвав сразу миллионы нитей по всему свету.

Тодо стоит так долго. Позволяя лошади щипать траву, наблюдая за танцами ветра, прислушиваясь к себе, к пению птиц. И к тому, что покоится под землей в безысходности.

[1] «Второе дополнительное собрание японских песен» (Ки-но Томонори)

Берег реки

— И чего вы маетесь с нерадивицей, господин учитель? — кудахчет кухарка, замешивая тесто. Хлопок ладоней, завеса муки. Грозно насупился божок, сидя верхом на мешочке риса в углу кухни.

— Тетушка, за что вы так сурово? — бурчит девочка.

Раскинувшись на веранде, наблюдает за облаками. Свесилась голова с края, перевернулся мир. Перевернулся и Тодо. Огромным грачом опускается на корточки. Щелчок по носу. Девочка оскорбленно ойкает.

— Ты ешь?

— Не ест, господин учитель. Видать голодом себя заморить пытается, — ворчит кухарка.

А девочка виновато хмурится. Густые мужские брови хмурятся в ответ, понимая без слов. Ладонь придерживает за макушку, заставляя перевернуться на живот. Ползет божья коровка по дереву столпа: прозрачны крылышки под пестротой наряда. Сиреневые грозди глицинии.