Горбачев и Ельцин как лидеры

Остается неясным, считал ли Горбачев в то время, что этой политики будет достаточно для оживления экономики, и в какой степени его уступка пуританам была вызвана политическим расчетом[64]. Ясно, однако, что он использовал это время, чтобы подготовить почву для проведения более радикальной политики. Хотя в 1985 году и до начала 1986 года его выступления в целом были менее радикальными, чем речи, произнесенные в период с декабря 1984 года по февраль 1985 года, в них все же содержались фразы и формулировки, связанные с политической и экономической реформой. С одной стороны, мы находим там такие темы, как «ускорение», дисциплина, необходимость для рабочих и кадров научиться мыслить по-новому, а также потребность в большей «социалистической демократии» (любимая тема Черненко). Эти темы носили традиционалистский характер, или, по крайней мере, их можно было истолковать в традиционном ключе, и они имели тенденцию преобладать количественно в выступлениях Горбачева с марта 1985 год по середину 1986 года. Тем не менее он продолжал говорить и о необходимости экономической реформы, а данная тема была особенно важна для технократов[65]. Он не отказывался от сказанного в декабре 1984 года. В своих выступлениях он продолжал отмечать необходимость гласности, перестройки и демократизации – особенно важные темы для радикальных реформаторов[66]. Так, на XXVII съезде партии (февраль 1986 года) Горбачев впервые заговорил о необходимости «радикальной реформы» [Горбачев 1987–1990,2:212]. В июле 1986 года он приравнял перестройку к «настоящей революции» [Горбачев 1987–1990, 4: 37]. Как и прежде, однако, оставались неясными конкретные политические меры, которые должны были вытекать из этих принципов, а то, что они обрамлялись более традиционалистской риторикой, позволяло пуританам и технократам чувствовать меньшую угрозу со стороны радикальных фраз, чем это могло бы быть в противном случае.

Например, на XXVII съезде КПСС Горбачев заявил: «Всякая перестройка хозяйственного механизма <…> начинается с перестройки сознания, отказа от сложившихся стереотипов мышления и практики, ясного понимания новых задач» [Горбачев 1987–1990, 3: 217]. Пуритане могли понять это в том смысле, что чистка коррумпированных кадров и усиление просветительской работы партии среди рабочих являются предпосылками для изменений в институциональной структуре. Таким образом, «революция» Горбачева могла быть истолкована как революция культурная, а не политическая, как революция, направленная против привилегий партийного аппарата. Кроме того, в своих выступлениях в марте-апреле 1985 года Горбачев часто ссылался на патерналистскую роль партии как воспитателя советских людей. В своей речи после избрания генеральным секретарем, например, он утверждал, что углубление социалистической демократии неразрывно связано с повышением общественного сознания:

Мы и дальше обязаны расширять гласность в работе партийных, советских, государственных и общественных организаций. Владимир Ильич Ленин говорил, что государство сильно сознательностью масс. Наша практика полностью подтвердила этот вывод. Чем лучше информированы люди, тем сознательнее они действуют, тем активнее поддерживают партию, ее планы и программные цели [Горбачев 1987–1990,2: 130–131].

Это явно было заявление представителя элиты, которое слушатели в Центральном комитете легко могли истолковать как гарантию того, что изменения, хотя и необходимы, не оспаривают ведущую роль партии.