Горбачев и Ельцин как лидеры

В сфере межгосударственных отношений стал звучать все нарастающий хор голосов – даже среди многих бывших сторонников горбачевского «нового мышления», – призывающих к непредвзятым размышлениям о «национальных интересах» России. Теперь, когда Россия и Советский Союз пошли на односторонние уступки и асимметричные сделки почти по всем вопросам внешней политики, где правительство готово провести черту? Что еще не отдано из того, что осталось? Если Россия – возрождающееся национальное государство и более не Российская или советская империя, то какие национальные интересы она должна преследовать, занимая свое место в мире? Группы влиятельных политических деятелей и парламентариев обсуждали и дискутировали эти вопросы в 1992 году, публикуя докладные записки и статьи, в которых настаивали на необходимости для России выработать свою идентичность в международных отношениях, избавившись от роли просителя, и занять позицию по защите этой идентичности и интересов, из нее вытекающих. Риторика, неизменно сопровождавшая эти тщательно продуманные и разумные заявления, включала тот постулат, что Россия является «великой державой» и должна рассматриваться как таковая. Люди, исповедавшие этот «реалистический» взгляд на международные отношения, стали известны как «государственники». Хотя большинство государственников не входило в формирующуюся красно-коричневую коалицию, они были ярыми противниками уступчивой внешней политики, которая после распада СССР, при Ельцине, усилилась.

«И один шаг назад»

В речи, произнесенной Ельциным 5 апреля 1992 года, мы видим первые признаки того, что он осознал необходимость корректировки. Он защищал свои экономические реформы и предсказывал, что на предстоящем заседании Съезда народных депутатов «будет предпринята попытка реванша, [которая должна получить] решительный отпор»[257]. Но он также признал, что его правительство сделало ошибки и что теперь нужно внести корректировки:

Даже самые точные расчеты и самые продуманные модели не способны учесть все очень сложные области жизни с ее разнообразными сюрпризами. Ни одна программа не может быть реализована, если она не подвергается постоянным корректировкам и исправлениям. Последние месяцы многому научили правительство[258].

Но корректировки – это не отказ от прежней политики:

Если мы остановим реформы, мы никогда не выйдем из бедности. Достичь прорыва невероятно сложно. <…> Сегодня имеет право на существование только один путь – продолжение радикальных реформ. <…> Я не сойду с этого пути. И, на мой взгляд, другого пути просто нет[259].

В той же речи Ельцин выступил против ностальгии побежденных коммунистов и националистов: «Не будет продолжаться изоляция нашей страны под предлогом сохранения исконного характера России. Это означало бы снова загнать Россию в исторический тупик, обрекая ее на отсталость, а ее народ – на скудное существование»[260]. В заключение Ельцин повторил, что вопрос вестернизации России не обсуждается: «Историю вспять не повернуть»[261]. Ко многим из этих тем он обратился вновь на следующий день в своем выступлении на Съезде народных депутатов.

Признав, что он совершал ошибки, Ельцин также почувствовал необходимость изменить конкретные параметры успеха, по которым будет оцениваться его эффективность как лидера. В ноябре 1991 года он говорил о шести месяцах тягот и лишений, за которыми последует поворот к лучшему. 27 мая 1992 года он изменил эту оценку На вопрос о том, желает ли он отказаться от каких-либо из своих предыдущих обещаний, он сказал нет, но пересмотрел реальное содержание этих обещаний: «Я говорил еще во время президентской кампании, что в конце 1992 года начнется стабилизация в экономике. Я не сказал, что ситуация сразу улучшится. Сначала вы получаете стабилизацию экономики, а затем, как следствие, улучшение жизни людей»[262].

Затем Ельцин расширил временные рамки, в которых следует оценивать его успех: