Горбачев и Ельцин как лидеры

Реформа не может быть завершена за один год. <…> [Мы] стремимся <…> определить этапы: что можно сделать сейчас, что через три года, а что возможно только через десять лет. Нам пришлось пережить этот критический период 1992 года. И я думаю, что сейчас, пожалуй, самый опасный момент миновал[263].

То, что сейчас для России «миновал самый опасный момент», конечно, было преждевременным утверждением, но это помогло выиграть время. Постепенно экономические трудности усугублялись, и политическая риторика Ельцина стала включать в себя другие оправдания. В своем выступлении по телевидению 19 августа 1992 года, в годовщину попытки путча, он поздравил правительство и народ с тем, что они выжили после лечения: «За последние шесть месяцев Россия разработала основы рыночной системы. Как говорится, мы вошли в воду, не умея плавать. Но мы не захлебнулись и не утонули»[264]. Он сразу же расширил еще больше временные рамки для оценки результатов: «Именно сейчас мы получаем уникальный опыт, который принесет пользу нам, а тем более нашим детям и внукам»[265]. В дальнейшем по мере обострения его противостояния с парламентом эволюционировали и его объяснения неудач. 14 апреля 1993 года он заявил, что «именно законодательная власть несет ответственность за трудности, связанные с реформами»[266]; позже он еще больше расширит круг ответственных, обвинив институциональное и культурное наследие коммунизма[267].

Ельцин не просто изменил свою риторику; он также внес существенные изменения в политику. Весной 1992 года, примерно через пять месяцев после начала реализации гайдаровской программы, Ельцин перетасовал кабинет и назначил на ключевые должности четырех представителей управленческого и оборонного лобби. Он также терпимо относился к вливанию новых денег в экономику для сохранения субсидий, имеющих целью предотвратить банкротство крупных предприятий, что могло бы привести к социальным волнениям среди людей, оказавшихся безработными. Он поддержал программу массовой приватизации («Нам нужны миллионы собственников, а не сотни миллионеров», 7 апреля 1992 года и 19 августа 1992 года), которая тем не менее была ориентирована на продажу большей части акций инсайдерам (администрации и рабочим предприятий), а не сторонним инвесторам (внутренним или иностранным), чтобы предотвратить массовые увольнения (которые угрожали бы социальной стабильности) и широкомасштабные сокращения управленцев (что поставило бы под угрозу связи Ельцина с управленческим лобби).

Противоречивые цели экономической политики Ельцина постепенно стали привлекать к себе внимание. Он добивался макроэкономической стабилизации путем высвобождения цен и сокращения бюджета, быстро приватизировал экономику, в том числе энергично добивался одобрения парламента на приватизацию земли. Но он продвигал свои реформы в таком направлении, которое наименее угрожало социальной стабильности или интересам «красных директоров». В этом смысл его новообретенной формулы, которую он повторял с июня 1992 года: «Главная задача – остановить падение производства»[268]. Такая гибридная политика не могла привести к значительной реструктуризации предприятий или многочисленным банкротствам [Blasi et al. 1997, ch. 4], но могла бы стать гарантом против коммунистического реванша, создав широкую заинтересованность в предотвращении ренационализации. Она могла получить поддержку только в том случае, если новые вливания займов и кредитов от Международного валютного фонда, Всемирного банка и иностранных правительств позволят Москве откупиться от недовольства внутри страны.

Но эти займы и кредиты получить было нелегко, поскольку предъявляемые с ними условия фактически увеличивали риск социальной нестабильности в России. Поэтому 4 июля 1992 года на телевизионной пресс-конференции в Кремле Ельцин взял на себя роль защитника российского народа от необоснованных и опасных требований благотворителей и кредиторов России: