Гордость и преступление

— А мы что, разве не такие? — буркнул старый герцог, лицо которого вдруг осунулось, и Вике внезапно стало его жаль. Королева, сидевшая в своем кресле около него, положила мужу руку на голую коленку, и цыпленочек устало закрыл глаза.

Вика улыбнулась и произнесла:

— Думаю, вам и так доложили обо мне в подробностях, которые не известны даже мне самой, бабуля.

Чашка Матильды снова звякнула, а Вика продолжила — она ведь знала, что этот вопрос, в той или иной вариации, будет ей задан. И долго думала, что же на него ответить. Понадобилось около недели, чтобы нащупать правильный вариант.

Или неправильный?

— У вашей покойной матушки, королевы-матери, и меня день рождения в один день. Конечно, с разницей в почти сто лет. Мы с ней оба Львы…

Вика смолкла и не торопясь отпила уже остывший чай, к которому за все это время так и не успела притронуться.

Королева, на лице которой возникло мечтательное выражение, произнесла:

— О да, милая моя, мне это сразу бросилось в глаза, когда мне принесли досье на вас. Да-да, досье, которое собрала наша доблестная контрразведка.

— Бонд. Джеймс Бонд? — спросила Вика, герцог одобрительно крякнул, королева усмехнулась, а чашка Матильды в тонкой руке мелко-мелко задрожала.

— Ну, что-то в этом роде, милая моя.

Королева несколько секунд, которые тянулись как несколько часов, внимательно смотрела на Вику, а потом, явно оставшись ее ответом довольной, чуть склонив набок голову, обратилась к внуку:

— Значит, Джонни, вы хотите жениться в ноябре? А почему, позволь спросить, вам бы не подождать до следующего лета?

Питер, взяв Вику за руку, сказал:

— Потому что, бабуля, я люблю Вику больше всего в жизни и хочу, чтобы она как можно быстрее стала моей женой. Ты ведь тоже тогда не стала ждать лета и вышла замуж за деда в ноябре, хотя, насколько мне помнится, твои родители настоятельно рекомендовали, чтобы вы отложили свадьбу до лета…

Родителям королевы союз дочери, наследницы престола, с нищим аристократом русско-немецко-греческого происхождения, к тому же православной веры, был невыгоден, и они пытались в свое время отговорить ее.

Не вышло.

Королева, отпив крошечный глоточек из чашки, перевела взор на Вику и спросила:

— А вы, милая моя, моего внука любите?

Вика, посмотрев старой даме прямо в глаза, ответила:

— А любила ли Татьяна своего князя? Или все же Онегина? Или никого из них?

Матильда шумно вздохнула, и Вика, положив руку поверх руки Питера, продолжила:

— Впрочем, какая разница, бабуля? Речь-то не о вымышленных литературных героях, а о нас с Питом. И да, я люблю его, очень люблю! Очень-очень!

Питер порывисто привлек ее к себе и поцеловал в губы, что заслужило одобрительный возглас старого герцога:

— Джонни-бой, но ты руки-то при ее величестве королеве не распускай!

А Вика, поцеловав Питера в ответ, впрочем, мимолетно, сказала:

— Как он может, дедуля, ведь это право есть только у вас!

По пути из Виндзора обратно в коттедж Вика, так и проследовавшая по всему дворцу босиком, сказала:

— Крутые у тебя бабуля с дедулей, Пит…

Тот же заявил:

— Ну что, не зря я тебе кроссовки навязал? Эта псина так в них и вцепилась и ни разу тебя не облаяла. А на меня и на Эдди она вечно бросается.

— Просто, Джонни-бой, к каждому надо иметь свой подход. И к королеве, и к ее корги!

А вот перед интервью с Би-би-си Вика волнения не испытывала. Текст вопросов был согласован заранее, съемка происходила в одном из салонов Кенсингтонского дворца. Облаченная в глухое темно-бирюзовое платье, без украшений, только с кольцом, подаренным ей Питером на помолвку, на руке, которая покоилась поверх руки Питера, Вика на вопрос маститого репортера о том, почему британский народ должен принять и полюбить ее, женщину из другой страны, другой культуры и другой религии, ответила, понимая, что сильно рискует, давая совсем не тот ответ, который был согласован с пиар-службой Букингемского дворца.

Но была не была.

— Потому что я люблю моего принца. А если этого недостаточно, то добавлю: если меня полюбила верная старая Фру-Фру, последняя корги ее величества королевы, то разве это не причина для подданных ее величества королевы тоже полюбить меня?

Шон Фэллоу, наблюдая за вышедшим вечером, в самый прайм-тайм, в эфир интервью в одном из пабов, услышал одобрительный гогот публики. Затаив дыхание, она ловила каждое слово этой русской, которая вдруг стала говорить хоть и не без акцента, но на вполне удобоваримом английском, к тому же с легким аристократическим прононсом. Он в ярости швырнул кружку с остатками пива в телевизор и, промахнувшись, бросил на барную стойку двадцатифунтовую купюру с изображением крестной матери королевской «мафии», выскочил прочь.

На его бесноватую выходку никто из посетителей паба, созерцавших интервью, внимания не обратил.